Николай Фере - Мой учитель
дисциплинированны: коллектив колонии имени М. Горького на беспризорных ребят.
Строгий порядок, внешняя подтянутость, веселый смех спокойствие и уверенность, с
какими наши колонисты вступили в Куряж и начали в нем размещаться, сразу же показали
куряжанам, что сюда пришли настоящие хозяева, тогда как они сами были здесь только
жильцами, и притом весьма скверными жильцами. Они поняли, что для них открыт лишь
один путь — идти в ногу с горьковцами, тем более, что горьковцы это им и предлагают!
Подавляющее большинство куряжан так и поступило.
Вся проверенная на опыте организация коллектива и повседневной жизни колонии
была перенесена в Куряж без особых изменений. В точно установленные часы раздавались
трубные сигналы, оповещавшие о подъеме, о начале работы о ее окончании, о времени
завтрака, обеда и ужина, о созыве совета командиров или общего собрания колонистов, об
отходе ко сну.
Ещё чаще, чем прежде, обсуждался на педагогических совещаниях вопрос о трудовых
заданиях для ребят. Антон Семенович стоял на той точке зрения, что задания не должен быть
легкими. Но вместе с тем, говорил он, нельзя давать задания, требующие чрезмерного
– 18 –
физического напряжения Главное — развивать в ребятах сноровку, смекалку, стремление к
здоровому соревнованию.
Выполнение тех или иных работ попрежнему, как правило, поручалось отряду.
Индивидуальные наряды колонистам давались редко, только заведомым лентяям и только по
настоянию самого отряда, в который входил нерадивый колонист.
Организующая сила здорового коллектива Полтавской колонии была настолько
велика, что сводные отряды даже тогда, когда в них было большинство куряжан, работали не
хуже других отрядов, а подчас и лучше. Куряжане, изголодавшиеся за годы безделья по
настоящей работе, как бы наверстывали упущенное.
Среди них попадались, конечно, и «вредители». Один из таких куряжан, не желая
трудиться, сделал вид, что не может отличить всходов свеклы от сорняков. Чтобы доказать
это, он при прополке срезал на одном рядке все всходы. Совет командиров осудил и
колониста и командира отряда, не проследившего за его работой. Следуя педагогическим
методам Антона Семеновича, совет решил, что провинившийся колонист должен в неурочное
время под наблюдением командира посадить на место срезанной новую рассаду свеклы и
ухаживать за нею, пока она не приживется.
Несмотря на мелкие недоразумения, работа спорилась. Особенно весело трудились
сводные отряды во время летних каникул, когда в их рядах появлялись добровольные
помощники — наши бывшие воспитанники, а ныне рабфаковцы и студенты. Приезжая из
города в колонию, они прежде всего являлись к Антону Семеновичу и подробно
рассказывали ему о своем житье, об учебных делах. Отпуская их после долгой дружеской
беседы, Антон Семенович обычно говорил:
— Ну, теперь отдыхайте, набирайтесь сил к новому учебному году.
Однако с первого дня приезда наши гости по собственному почину начинали работать
вместе со сводными отрядами, выбирая самые ответственные и трудные участки
колонийского производства. В час отдыха, собрав ребят в кружок, они запевали песню,
отвечали на бесчисленные вопросы молодых горьковцев, с особым старанием удовлетворяя
любопытство бывших куряжан. Шум и веселый смех не смолкали во время этих оживленных
бесед. Воспитанники Макаренко — рабфаковцы, позже ставшие студентами,— Калабалин,
Белухин, Шершнев (Вершнев), Архангельский (Задоров), Супрун и многие другие теперь
сами чувствовали себя как бы воспитателями. Их всегда можно было видеть в окружении
ребят, видевших в них «себя в будущем».
Так же, как в Ковалевке, в Куряже был организован сторожевой отряд, охранявший
нашу усадьбу, поля, сады, луга, лес. Попасть в сторожевой отряд, вооруженный винтовками,
считалось большой честью. Кандидатура каждого будущего сторожа всесторонне
обсуждалась советом командиров и при малейшем сомнении в надежности кандидата
снималась с голосования. Куряжане, привыкшие к полной безнаказанности, сначала с
некоторой иронией смотрели на дело охраны колонии; они считали, что по принципу
«блатной» круговой поруки колонист колониста не должен подводить. Но вскоре им
пришлось изменить эту точку зрения. Пойманного на месте преступления — в саду, на
огороде, у дверей кладовой, несмотря на все его уверения, что он «свой», ребята неизменно
запирали на остаток ночи в сторожку, а утром приводили к Антону Семеновичу. При всей
сложности обстановки в Куряже Антон Семенович не изменил и там правилу,
установленному в Полтавской колонии. Заключительный этап для всех воришек неизменно
бывал одним и тем же — они должны были выступить перед советом командиров и на общем
собрании колонистов с рассказом, «как все было». Охотников дважды испытать позор такого
выступления, насмешки и строгий суд ребят обычно не находилось, и старая привычка «чего-
нибудь поискать» очень скоро стала исчезать у куряжан.
Однако сторожевому отряду всегда приходилось быть начеку, так как разного рода
неприятностей можно было ожидать не только от «своих», но и от «чужих». С «чужими»
– 19 –
сторожевой отряд поступал еще более решительно, так как, по существовавшей традиции,
ребята считали, что в отношении «не своих» они могут быть и судьями и исполнителями
наказания.
Антон Семенович с таким пониманием прав сторожевого отряда, конечно, боролся, но
искоренить эту традицию было нелегко. Пойманных в лесу «заготовителей» дров ребята
обязательно заставляли тащить срубленные или спиленные деревья в колонию, а пилу и
топор во всех случаях отбирали в качестве трофеев сторожевого отряда. Гражданину,
посягнувшему на вишни в нашем саду, пришлось за каждую сорванную вишню выкопать по
ямке для будущей посадки деревьев, запланированной нами. Жестоко наказал сторожевой
отряд и одного крестьянина из соседнего села, пойманного при попытке выкопать ночью у
нас в саду недавно посаженное дерево. Ребята заставили его выкорчевать на склоне горы
большой дубовый пень, очень мешавший нам при разбивке нового сада. Обливаясь потом, он
работал до самого утра.
Согласно традиции, установившейся еще под Полтавой, Антон Семенович провел
присвоение звания «колониста» тем из воспитанников бывшей Куряжской колонии, которые
показали себя достойными этой чести. Обычно ребята удостаивались права носить значок с
буквами ГТК — «Горьковская трудовая колония» — только после годичного пребывания в
колонии, но для куряжан испытательный срок был сокращен. Они знали давно о нашей
традиции: Антон Семенович рассказывал о ней на общем собрании, воспитатели разъясняли
ее смысл во время многочисленных бесед. И стремление заслужить почетное звание владело
большинством куряжан.
Одновременно было присвоено звание «старшего колониста» тем из старых
горьковцев, кто пробыл в колонии больше трех лет и своим поведением не запятнал значок
ГТК, уже давно украшавший их грудь. Звание «старшего колониста» давало важное
преимущество тому, кто удостоился его: он в первую очередь направлялся на рабфак или на
работу.
По идее Антона Семеновича эта хорошая традиция присвоения званий
распространялась не только на воспитанников, но и на воспитателей. Разница заключалась
лишь в том, что ребятам звание присваивалось открытым голосованием членов
педагогического совета, а воспитателям — закрытым.
И были случаи, правда, единичные, когда воспитатели после года работы не получали
большинства при обсуждении их кандидатур на педагогическом совете. Само собой
разумеется, что для забаллотированного педагога это было равносильно увольнению:
продолжать работу в колонии он уже не мог.
Один из таких неудачников после объявления итогов голосования шумно
запротестовал и заявил, что он сообщит в высшие инстанции «о новом макаренковском
авантюризме». Выйдя из кабинета Антона Семеновича, где происходило заседание
педагогического совета, Афанасий Петрович — так звали этого воспитателя — продолжал
громко возмущаться. Кто-то из ребят, догадавшись о причине его негодования и желая
посочувствовать Афанасию Петровичу, а может быть, и пошутить над ним, стал его утешать:
