Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
— Второй уговор помнишь? — строго спросил Иустин Ксенофонтович.
— Помню. Не больше пяти.
— Тогда разошлись. Ты налево, я направо. Сойдемся здесь.
Взяв ружье на изготовку, Николай двинулся к ближайшему кусту, но, как он, настроенный скептически, и ожидал, в кусте ничто не шевельнулось, никто из него не выскочил. Пошел дальше и остановился от яростного окрика спутника:
— Не так! Не так! Стой и всматривайся!
— Есть!
Николай двинулся к следующему кусту. И снова окрик:
— К тому, к тому вернись!
«Чудит старик, — решил Николай. — Да и какой, к черту, заяц после такого галдежа?» Однако же, чтобы не портить ни настроения своему напарнику, ни отношений с ним, вернулся на прежнее место, затаился у куста, вглядываясь в переплетение ветвей и бурьяна, и совершенно неожиданно заметил уставившийся на него из глубины зарослей немигающий светло-коричневый глаз. Руки мелко задрожали. Дрожь эта была отнюдь не охотничьим возбуждением. Она больше походила на дрожь от испуга. Не подняв ружья, чтобы не сделать резкого движения, а лишь чуть наклонив стволы, Николай нажал спуск.
Когда развеялся дым от выстрела, глаза уже не было. Николай подумал, что либо то была галлюцинация, либо он промахнулся, так как выстрелил не целясь. Но тут на сером пятне, которое принял за высохший мох, появилось пятно красное. Он! Забрался в куст, вытащил зайца.
— Ну, что я говорил? — услышал торжествующий возглас Иустина Ксенофонтовича, который так никуда и не двинулся, твердо зная, что в этом благословенном месте торопиться не след. И действительно, увидев пробегавшего шагах в двадцати зайца, он даже взглядом за ним не проследил — настолько был уверен в охотничьем своем фарте.
— Что же вы?! — досадливо крикнул Николай.
Заяц был уже шагах в сорока, когда Николай вскинул ружье и выстрелил. Ткнувшись носом в землю, зверек перекувырнулся через голову и застыл как пригвожденный.
Иустин Ксенофонтович укоризненно покачал головой.
— Негоже стрелять в убегающего. Ежели убегает — не такой уж он дурак и потому заслуживает снисхождения. А еще — при такой стрельбе подранки могут быть. Изволь бить только сидячих, как твой первый.
С трудом удержался Николай, чтобы не рассмеяться. Он уже понял, что лихая стрельба задевает самолюбие напарника, что стреляет тот лишь по неподвижным целям — так вернее. Но сказал не без укоризны:
— Это уже не охота, а убийство.
Не прошло и часа, как они отстрелялись. Выбрав сухой, устланный хоть и стылым, но все же солнышком пригорок, перекусили, отдохнули и стали собираться в обратный путь. Иустин Ксенофонтович отрезал зайцам головы и лапы, выпотрошил их, отчего они, естественно, сильно сдали в весе. Николай же, несмотря на уговоры, наотрез отказался последовать примеру бывалого охотника, увидев, как неприглядно выглядит добыча после такой обработки. Ему хотелось принести домой пятерку зайцев не изуродованных, не искромсанных.
Иустин Ксенофонтович обладал не только опытом, но и твердым характером, решения принимал быстро и назад не пятился.
— В таком случае ты тем более со мной старой дорогой не пойдешь, — непреклонно заявил он. — Смеешься — зряшных пять килограммов! А я кругаком не пойду. Шутка ли — лишних двадцать километров топать!
Уперся один, уперся другой — что тут поделать? Разошлись по разным дорогам.
— Держи солнце с правого боку! — наказал на прощанье Иустин Ксенофонтович.
Николаю предстояло отвалить километров семь нехожеными тропами до проселка, потом чуть поменьше до большака, а там, чем черт не шутит, случится — и подбросит кто хоть сколько-нибудь попутными санями.
Лес на пути однообразный, бесприметный. Единственный ориентир — солнце. Прикрытое легким застилом облаков, оно потеряло свои очертания и казалось размытым пятном охры, некстати брошенным неумелой рукой. Но вскоре облака сгустились, пропал и этот единственный ориентир. А тут еще замело, запуржило. Пришлось идти наугад.
На одной из полян Николаю попалась одинокая сосна. Ветви ее на всю высоту были срублены, и по голому, как телеграфный столб, стволу до самой вершины поднимались прибитые перекладины. «Никак, специально для заблудившихся». Сбросив на снег добычу и ружье, Николай стал взбираться наверх. Перекладины были прикреплены давно, крупные корабельные гвозди изоржавели, дерево кое-где прогнило, того и гляди какая перекладина расколется, сломается, оторвется, не успеешь опомниться, как шарахнешь вниз. И все же, напрягаясь, он поднимался все выше, чтобы определить, в каком направлении следует двигаться. Вот и последняя перекладина. Посмотрел окрест — всюду сплошняком лес и нигде ни дымка. Уж не в ту ли сторону подался он, где, как уверяла Светлана, на сто километров живой души не сыщешь?
Ругнул себя, что отстал от Чечулина. Лучше бы с кочки на кочку, да рядом. Вспомнил наставительное Светланино: «К лесу привыкнуть надо».
Осторожно спустился вниз и уже с неприязнью взглянул на распластанных на снегу зайцев. Выглядели они если не эффектно, то, во всяком случае, впечатляюще. Это вот желание сохранить внешний вид добычи и подвело его.
Куда идти? В направлении, какое подсказывало чутье? Но чутье как раз ничего определенного не подсказывало. Он знал, читал где-то, а может быть, слышал, что заблудившиеся часто кружат, причем главным образом в левую сторону. Шел бы по равнине, мог бы сверяться со своими следами, выдерживая их по прямой. А здесь, в лесу, следы мигом терялись за деревьями. И лес тут был какой-то мрачный, дремучий — ни полян, ни просек.
И вдруг после долгого бесполезного блуждания, когда силы, казалось, были на исходе и от потери ориентировки стала брать оторопь, выглянуло солнце. По выглянуло не справа, как ждал, а за спиной. Это означало, что он сбился с нужного направления и забрался в чащобу довольно далеко.
Пошел увереннее и быстрее, разгоняя накопившийся в теле холод, неуклонно держа солнце с правой стороны, как и наставлял его, благословляя в самостоятельный путь, Чечулин. Покуда пересекал сосняк, шагалось легко — сосны стояли поодаль друг от друга, как мачты на голой палубе, когда же его сменил березняк да пришлось продираться сквозь молодую поросль, и шаги, и груз становились все тяжелее. Пришлось пожалеть, что прихватил и лишние патроны, да целых двадцать штук, и складной туристский нож с ложкой, вилкой и многочисленными лезвиями на все случаи походной жизни.
Уже догорал скупой желтоватый зимний закат, когда Николай выбрался на проселочную дорогу. На душе сразу полегчало. Та это дорога, о которой говорил Чечулин, или не та — все равно она приведет к людям, к жилью, где можно
