Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Как ориентировался в этой негляди Чечулин, Николай понять не мог, тем более что луна часто ныряла в гущу облаков и не спешила явить миру свой лик. Пошлет время от времени тусклое, льдистое свечение и вновь исчезнет. Но шел Иустин Ксенофонтович уверенно, словно по шоссе с дорожными указателями.
— Можно и с другой стороны подобраться к моим угодьям, там дорога полегче, безболотная, — сказал Чечулин, — но в таком разе километров двадцать лишних надо делать.
К замерзшему болоту подошли, когда луна снова забаррикадировалась облаками. Будь Иустин Ксенофонтович один, зашагал бы по нему не раздумывая, но напарник по кочкам не обхожен. Решил дождаться, когда ночное светило приступит к своим прямым обязанностям и кочки станут различимы.
— Прибился небось? — осведомился Чечулин, незаметно для самого себя перейдя на «ты». — Посидим, что ли?
Расчистив от нагрудившегося снега рукавицей поваленный ствол, он уселся. Сел и Николай.
— В валенках непривычно, — посетовал. — Как в колодках. А вы? Не умаялись? Одеты ведь…
На Чечулине было все фундаментальное. И шапка из собачины — волосье на ней торчало стрехой, — которую время от времени снимал, чтобы вытереть пот, — настолько была тепла, — и овчинный тулуп, и сшитые из овчины рукавицы, и толстенные пимы, к тому же подшитые войлоком.
Покопавшись в походной сумке, Иустин Ксенофонтович извлек из нее и протянул Николаю небольшую, с горошину, засушенную ягоду.
— Вот эту штуковину за щёку — и держи.
— А как ее зовут? — Николай недоверчиво повертел перед глазами ягоду.
— Ложи, ложи и держи. Почувствуешь что — скажу как.
Болото оказалось широким. Коротконогий, с виду неуклюжий, увальневатый, Иустин Ксенофонтович перемахивал с кочки на кочку с акробатической ловкостью и вызывал у Николая невольную зависть. Сам он то и дело срывался с кочек и, чертыхаясь, не без труда взбирался на них.
— Как же назад с добычей? — озаботился Иустин Ксенофонтович.
— Вот об этом я сейчас и подумываю.
— Придется тебе кругаком по лесу. Хоть дальше, но безопаснее и вернее. А то, не дай бог, ногу подвернешь или сломаешь, как мне тогда с тобой? Волоком, что ли? Этак и в отталину угодим. Есть такие ловушки: сверху корочки наледи, а ступишь — буль, буль… Кочка — она надежная, а эти… — Иустин Ксенофонтович поколотил намерзь носком валенка и заключил: — Рисково. Оступишься — бултыхнуться можно. — И опять легко, размашисто, точно играючи, прыг-скок, прыг-скок по подушечкам кочек.
Николая взяла оторопь от предостережений вожака. Пошел медленнее, но это не помогло — стал соскальзывать чуть ли не с каждой кочки. Искусство ходьбы по обледенелым кочкам как раз и состоит в быстроте передвижения: ступив на нее ногой, надо мгновенно, пока не потеряно равновесие, переступить на следующую. И так без задержки дальше.
Чечулин уже добрался до земной тверди — впереди неподвижно маячил огонек его цигарки, — а Николай все еще неловко, балансируя, перемахивал с кочки на кочку.
Отдышаться ему не пришлось. Иустин Ксенофонтович, чтобы не терять дорогое время, сразу наладился дальше, рыхля нетронутый снег.
Небо мало-помалу вызвездило, и теперь в полумраке полыхавший искорками залежалый снег казался даже красивым. Лес сосновый сменился лесом березовым, потом пошел смешанный лес, где березы с проволочно-тонкими веточками выглядели раздетыми рядом с пышными елями, распростершими свои широкие лапы над самым над снежным покровом, потом потянулся осинник, потом снова сосна — и так без конца и края.
К своему удивлению, Николай усталости больше не ощущал. Когда он сказал об этом спутнику, тот удовлетворенно крякнул.
— Это она, ягодка, что у тебя за щекой. Лимонником называется. Тело подкрепляет и дух бодрит. Слышал про такие?
— Где-то что-то… А, от мамы. Она у меня фельдшер.
— А отец?
— Отец с финской не вернулся. Юрисконсультом был на металлургическом.
— Финская война нам дороже обошлась, чем показалось спервоначала. Здорово она Гитлера ободрила, — сокрушенно произнес Иустин Ксенофонтович.
— Больше всего Гитлера европейские страны ободрили. Щелкал он их, как орехи, одну за другой. Особенно Франция, которую захватил, бросив лишь несколько дивизий, тогда как Франция могла бросить несколько десятков.
— Почему ж так? Растерялись? Или не поверили в свои силы?
— Может, растерялись, может, сочли свое поражение фатальной неизбежностью.
— Фа-тальной?.. — Иустин Ксенофонтович не уразумел этого слова.
— Фатум — судьба по-латыни, — пояснил Балатьев. — Стало быть, судьбой предопределенной.
— Ну уж… — фыркнул Иустин Ксенофонтович. — Скорее всего, решили, что лучше сдаться бескровно, мирно…
— …что Гитлер оценит это и отнесется ко всей нации милостиво, — добавил Николай. — Вопрос этот не из простых, Иустин Ксенофонтович. Поди отгадай. Много тут непонятного. Такая держава, с военными традициями, неприступная линия Мажино — для кого, собственно, она строилась, как не для Германии? — и… за несколько дней… Было с чего уверовать Гитлеру в свои исключительные возможности, возомнить себя Бонапартом двадцатого века.
— А я, старая задница, признаться, считал, что запасы оружия, да и всего протчего в неметчине пооскудели, куда ему, псу оголтелому, на нашу Россию-матушку лезть.
— Запасов у него было вдоволь — вся завоеванная Европа, и союзнички на него из страху да по понуждению хребты гнули.
— Поди ж ты! — Иустин Ксенофонтович, как оказалось, впервые открыл глаза на эту истину. — Мой сообразильник, выходит, мало чего стоит. Ну, а уроки истории нипочем? — все же не сдавался он.
— Уроки истории подчас заканчиваются тем, что из истории не извлекают уроков.
— Гады! Стервятники в человеческом обличье!
Иустин Ксенофонтович принялся в хвост и в гриву поносить Гитлера. Каких только словечек не повытаскивал он из закоулков памяти!
Уже рассветало, когда выбрались из леса. Пространство, охватываемое глазом, сразу раздвинулось, и новое болото предстало перед путниками угрожающе большим.
— Ну как, перемахнем с ходу? — Чечулин с некоторой пристыженностью скосил глаза на своего подопечного, хотя стыдиться было нечего — он ведь предупреждал, что путь будет далекий и трудный.
Николай изобразил на лице нечто вроде бодрой улыбки.
Пошли. Кочки попадались всякие. И плоские, пухлые, как подушечки, на которых можно было постоять, отдышаться, и узкие, да еще островерхие, где нога с трудом умещалась, — с такой надо было сразу перескакивать на следующую; одни располагались почти что рядом, другие — не дошагнешь, приходилось прыгать. Ох уж эти кочки, будь они неладны!
И когда Николаю показалось, что он не сможет сделать ни шага дальше — ступни одеревенели, плечо занемело и уже не ощущало свою ношу, — Иустин Ксенофонтович, ухнув, торжественно объявил:
— Держись, Николай Сергеевич! Подходим! Вот они где, зайчишки!
Место на первый взгляд было неказистое, ничем не примечательное. Узкую долину с замерзшим извилистым ручьем и редким лозняком окаймляли невысокие холмы, на которых черной гущиной
