Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Не преминул высказать свою точку зрения на приказ и Дранников. Он чувствовал себя неловко и, приняв смену, прежде чем осмотреть печи, что делал неукоснительно, предстал перед начальником цеха.
— Вы только не посчитайте, Николай Сергеевич, что это я директора науськал, — сказал он, открыто встретив недоверчивый взгляд Балатьева. — Слово свое я держу крепко, что вам каждый подтвердит. Но тут так вышло, что славу и деньги Кроханов вам отдавать не хочет. А кому-то нужно. Себе он премию выписать не имеет права — по должности думать полагается, на другого выпишет — не отдаст, а у меня он все до копеечки вытянет. Это ж не первый раз.
Беззастенчивая до цинизма откровенность сразила Николая. Ведь понимает Дранников, больше того — знает наверняка, что дни начальника сочтены и играть с ним в прятки резона нет.
Неохотно возвращался он домой, ожидая, что Светлана встретит его упреками: говорила, мол, тебе, не послушал — придется пожинать плоды своего либеральничания. Но на сей раз Светлана была милостива, встретила шуткой:
— Ну, Коленька, ожидай следующего приказа: «За непринятие законной жены в собственные объятия и оставление ее на чужое усмотрение…»
Николай рассмеялся и сразу почувствовал, что напряжение исчезло и на душе стало легко.
6
Начальник строительного цеха Иустин Ксенофонтович Чечулин решил, что испытание на надежность. Балатьев по всем параметрам выдержал, настало время повести его в заповедные места на охоту. У Иустина Ксенофонтовича не оставалось ни малейшего сомнения в том, что Балатьев доживает в Чермызе последние дни, надо же чем-то порадовать этого достойного человека. И в памяти его не хотелось остаться вруном и обещалкиным. Пусть знает, что уральцы слово держать умеют.
Встретились они, как заговорщики, ровно в час ночи за поселком у пятого телеграфного столба — об этом договорились заранее — и ходко зашагали по укатанной санными полозьями дороге, по которой, как по льду, мягко и бесшумно неслась поземка.
С одной стороны дороги, отступив от нее, стеной стоял вековой хвойный лес, с другой тянулись бесконечные вырубки с пнями, прикрытыми высокими снежными шапками, и с островками молодой, еще не окрепшей поросли.
Небо провисло пустотой, а круглая, словно очерченная циркулем, луна светила так ярко, что было видно, как то здесь, то там струился в воздухе снег, обваливавшийся с потревоженных ветерком лапчатых ветвей.
Прошагали с полкилометра и, обсосав заводские события, принялись обмениваться впечатлениями о событиях фронтовых.
— Страшновато мне стало, — признался Иустин Ксенофонтович, — когда услышал, что Ростовское направление появилось. На Кавказ, сволочуги, рвутся.
— Не это страшно, — возразил Николай. — До Кавказа они еще покряхтят. Меня больше беспокоит, что Можайск взят. А если учесть, кто к Калининскому и Волоколамскому направлениям прибавилось Тульское, то картина создается грустная: рвутся фрицы к Москве, наверно, в кольцо взять задумали.
— Так что же… — Иустин Ксенофонтович не закончил фразу то ли потому, что поскользнулся, то ли не посмел высказать страшное предположение.
— Нельзя… нельзя ее сдавать, — с болью в голосе проговорил Николай. — Это вам не восемьсот двенадцатый год, когда впустили, заморозили и выгнали. Нынче и противник не тот, и Москва не та. Притом, дорогой Иустин Ксенофонтович, Москва — отнюдь не географическое понятие. Это — символ.
— Вот и насчет Донбасса говорили — не сдадим, — припомнил Иустин Ксенофонтович.
Балатьеву претило делать прогнозы и слушать их. Когда глубоко штатский человек пускается в рассуждения о стратегии войны, высказывает предположения и выносит приговоры, он уподобляется неучу, который с видом знатока ставит диагноз и дает советы больному. Нахлобучив поглубже шапку, выданную «напрокат» Вячеславом, сокрушенно покачал головой.
— Не будем, Иустин Ксенофонтович.
— А и правда. Зачем? Думальщики у вас повыше. А нам? Нам робить. Денно и нощно. Чтобы германца поганого поскорее с нашей земли к едреной матери чухнуть.
— Патронов достаточно захватили?
— Семь штук. А больше для чего? На обратном пути каждый грамм скажется.
— Тяжелее всего идти с охоты порожним, — заметил Николай. — Когда настроение хреновое, и ружье тяжелым кажется, и патронташ хоть бросай. А когда с добычей — ноги сами несут.
— Посмотрим, как они понесут нас обратно. Девять часов пути беспривального, а с привалом… Оттуда я сам меньше чем за двенадцать не доходил. Груз, да подобьешься… А я, поверьте уж, ходок из ходоков. — Иустин Ксенофонтович молодецки хохотнул. — По лесам, конечно, не по девчатам.
— А я и по лесам не ходок, — на всякий случай предупредил Николай.
Вспомнил, что этого опасалась и Светлана, пытаясь отговорить от охотничьей вылазки. «У нас места глухие, — говорила она, — поселки редкие, а к северу и вовсе километров за сто жилья не встретишь. К лесу привыкнуть надо, а ты где его видел? Заблудишься, не выберешься». — «Так мы же вдвоем». — «Все может случиться. Разойдетесь, потеряетесь — и ты один на один с лесом. А лес чужаков не любит. И люди в том краю чужаков не любят. Там знаешь кто поселился? В основном высланные».
— Неужели нельзя было лошадь добыть да подъехать? — спросил Николай Чечулина, когда прошли километра три.
На губах Иустина Ксенофонтовича появилась снисходительная усмешка.
— Рановато ты, охотничек, о лошадке возмечтал. Нельзя на лошадке. Во-первых, при ней человек нужен, а секрет, который знают трое, уже не секрет, во-вторых, проезжей дороги туда нету. Она только вначале. Дальше пойдут тропы да болота.
— Первого довода можно было бы не приводить, достаточно второго: нет дороги, — хмуро обмолвился Николай.
— Можно бы, — согласился Чечулин. — Это я нарочно напомнил, чтоб не сболтнули где.
От досады Николай сплюнул и ускорил шаги, точно хотел оторваться от своего недоверчивого спутника.
— Ну сколько можно об этом? Вы-то меня знаете.
— Вот потому и веду, что знаю, а то б в жизни не повел. Кроханова немилости как дурного глаза боюсь, а вот же не веду. Так и сяк подмащивается. И с просьбами, и грозил, а не веду — и все тут. Этот уголок для меня как вотчина, как собственное охотничье угодье. Захочется зайчатины — потопал. У иных заповедные грибные места есть, да нипочто не скажут, а у меня охотничье. И здорово как хорошо, что от проезжей дороги далеко, а то б давно зайца выбили.
Дорога и впрямь перешла в узкую тропу, которая внезапно оборвалась, и началось бездорожье. Пошли лесом, сплошным, дремучим, нагоняющим глухую тоску своей заупокойной тишью.
«Не приведи господь очутиться тут одному, — думал Николай, — тем более человеку, мест не знающему, да еще степняку, привыкшему
