Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
При мысли о доме к сердцу прилило тепло. Да, у него теперь был свой дом, захудаленький, но свой, — он снова вернулся в избушку, в которую нагрянула было Лариса.
С трудом передвигая ноги, обутые в тяжелые валенки, — все же тренировки в такого рода ходьбе не было, — долго шагал по плохо укатанной дороге, пока наконец не услышал звук колокольчика — навстречу ехал почтарь. Поравнявшись с одиноким путником, почтарь остановил лошадь, вывалился из розвальней. Маленький, тщедушный мужичонка с редкой, как выщипанной, бородкой клинышком, весь утонувший в огромном тулупе, с завистью оглядел добычу.
— Откуда и куда? — спросил с затаенным любопытством.
— В Чермыз.
Почтарь выразительно присвистнул, что, должно быть, означало: ничего себе расстояньице.
— А откуда?
Николай не мог выдать охотничьи угодья Чечулина и показал в сторону, противоположную той, где был.
— Это что ж, никак у Власьевой заимки?
— Да, неподалеку, почти рядом, — обрадовался подсказке Николай.
— Справа или слева?
Почтарь оказался не только дотошным расспросчиком, но и доброжелательным человеком. Подробнейшим образом, используя для наглядности жесты, он разъяснил, где свернуть на встречающихся развилках, и, ширя глаза, предупредил, чтоб в Петрушине ни в одну избу не заходил, оттого как люди там — звери. Из ссыльных. Их даже в армию не берут. На улице, может, и не тронет, но из избы не выпустит.
— Я и сам когда через енти выселки еду, вот за енту штуку держусь. — Распахнув тулуп, почтарь с гордостью похлопал рукой по огромному «ковбойскому» «смит-вессону», торчавшему из-за пояса.
Николай вошел в Петрушино, когда луна была высоко в небе и светила вовсю. На исходе почти сутки, как он на ногах, не было уже никакой мочи двигаться дальше. Вспыхнуло почти непреодолимое искушение зайти в первую же попавшуюся избу, посидеть, вытянув ноги, проглотить чего-нибудь и особенно попить горячего, но он подавил его. Слишком уж большой соблазн представляло для обитателей Петрушина охотничье ружье. Заложив за щеку одну из ягод лимонника, предусмотрительно навязанных Чечулиным, поковылял, уже не глядя по сторонам, дальше.
Поселок состоял из одной улицы, длинной-предлинной, — все тянулась и тянулась она ровной линией вдоль дороги, почти сплошь обстроенной новыми добротными домами. Электрического освещения не было, сквозь наглухо закрытые ставни кое-где просвечивал слабый желтый свет керосиновых ламп. Сторожевые псы выполняли свои обязанности прилежно, и от первого до последнего подворья Николая сопровождал разноголосый собачий лай. Потревоженный ими, где-то сдуру загорланил петух, его с сонной обессиленностью поддержали другие.
Сразу за поселком начинались открытые безлесные места. Равнина, на которой оказался Николай, походила на донецкую степь в зимнюю пору и навеяла грусть. И посейчас трудно было смириться с мыслью, что этот край отторгнут врагом и «курганы темные, солнцем опаленные», находятся за чертой, разделявшей два мира.
Вдали на дороге отчетливо обозначалось черное пятно — кто-то ехал на санях без колокольчика. Колокольчик был привилегией почты, по его звуку все беспрекословно уступали ей дорогу. Кстати, уступить дорогу в этих местах дело не такое уж простое. Укатана она всего на ширину колеи, свернет лошадь чуть в сторону — тотчас окажется по брюхо в снегу. А ежели сани с грузом, то требовались и сноровка, и время, а подчас и помощь, чтобы выбраться на дорогу.
От черного пятна отделилась черная же точка и помчалась навстречу Николаю. Не сразу понял он, что на него мчит огромный, с теленка ростом, волкодав, а когда понял, спохватился, сбросил с плеча ружье, взвел курок.
Захлебываясь от лая, волкодав стал кружить вокруг него, норовя зайти сзади, за спину, и заставляя Николая тоже крутиться. Мужик не отзывал пса, хотя он продолжал яростно атаковать.
В конце концов Николаю надоело играть роль затравленного. Он выстрелил в землю. Пес с перепугу кинулся прочь по нетронутому снегу и, лишь оказавшись от путника на почтительном расстоянии, снова залился лаем.
Только теперь мужик подал голос:
— Какого черта в собаку стреляешь, язви тебя!..
Остановив лошадь и черно матерясь, он вылез из саней и зашагал к Николаю. Бородатый, в меховой шапке, в огромном длинном тулупе, он смахивал на медведя, поднявшегося на задние лапы.
— А ты какого черта ее не отзываешь? — довольно спокойно ответил Николай промерзлым голосом, еще не определив степени опасности. И вдруг насторожился.
Левой рукой гигант остервенело размахивал, а правая была опущена и отведена назад. Не оставалось сомнения, что в ней он держал что-то грозное.
— Не подходи, стрелять буду! — Николай взвел курок второго ствола.
— Стреляй! — Левой рукой гигант распахнул полу тулупа, под которым оказался еще полушубок, и шел вперед, по-прежнему держа правую руку опущенной.
— Стой!
Никакого внимания. Одно натужное сопение в ответ.
«Пьяный, что ли?» От этой мысли легче не стало. Какая разница? Ни пьяного, ни трезвого распаленным подпускать нельзя. Петрушинец, наверно.
— Стой! — что было мочи крикнул Николай и поднял ружье к плечу.
Выпятив ошалелые глаза, гигант бесстрашно продолжал наступать. Расстояние сократилось до семи-восьми шагов.
Николай понял, что дальше медлить нельзя. Дать предупредительный выстрел в воздух? Но в ружье у него только один патрон, правый ствол он не перезарядил после выстрела — не выработался еще у него автоматизм, заставляющий охотника закладывать в ружье новый патрон по инерции.
— Стой, мать твою!.. — Николай выжал из голоса все оставшиеся силы и… сделал шаг назад.
Нападающий продвинулся на шаг вперед. Так и пошло: один — шаг назад, другой — шаг вперед. Неторопливо, испытывая обоюдную выдержку.
«Вот и найди выход из положения, улови то мгновение, когда придет время выстрелить, — метался мыслями Николай. — Сколько должно остаться шагов? Четыре, три?.. И как это — всадить заряд в человека? И куда всадить? В ноги? Но они закрыты тулупом и валенками…»
И тут он с ужасом вспомнил, что левый курок у него, случается, дает осечку.
Снова отступил назад и внезапно провалился по колено в снег. Сообразив, что сошел с дороги, что дальше пятиться некуда, держа стволы на уровне груди гиганта, затих в решимости отчаяния: еще один шаг — и он спустит курок.
И тут произошло неожиданное. Пока Николай кричал, предупреждал, угрожал, это не оказывало на верзилу никакого воздействия, а когда затих, тот понял, что наступил критический момент, и остановился. Подняв правую руку — в ней оказался топор, — погрозил им, громовито матюгнулся и заспешил к саням.
Погружаясь все глубже в снег, Николай на всякий случай отошел подальше от дороги — топор можно запустить и на расстоянии.
— Ну погоди, падло, сейчас соберу мужиков, догоним — будет ужо тебе
