Михаил Соколов - Искры
Так Леон начал учиться в подпольном революционном кружке.
Глава восьмая
1
Инженера Стародуба давно заинтересовала неуемная изобретательность Чургина. Но последнее предложение озадачило всерьез. Инженер и управляющий, он понимал, что изменение длины уступов — это в сущности принципиально новый‘проект расширения шахты. Подсчитав вероятные затраты, которые придется сделать, он пригласил к себе Чургина и сказал:
— Я всесторонне проверил ваше предложение, Илья Гаврилович, и нашел, что оно заслуживает самого серьезного внимания. Говорю вам, как инженер: далеко вы умеете смотреть. Но именно из-за этого ваш проект трудно осуществить: его реализация связана с большими затратами, а на это вряд ли согласится уважаемый наш Василий Васильевич Шухов. Мы с вами — техники, и нам интересен собственно технический прогресс. Хозяин же наш — купец и привык считать дело стоящим внимания лишь тогда, когда оно дает хороший процент прибыли на вкладываемый капитал. В известной мере он руководствуется сочинением Маркса, хотя в глаза не видал трудов этого… анархиста или социалиста — не знаю.
Чургин хотел подсказать: «Создателя научного социализма», но промолчал, ожидая, что Стародуб скажет дальше, и в уме уже приготовил ответ: «Я на авторство не претендую, Николай Емельяныч».
— Но я подсчитал: мощность шахты увеличится вдвое, к потому господину Шухову есть полный расчет вкладывать деньги. Я отдаю распоряжение переделать весь проект. На нем будет стоять подпись: «Чургин», — неожиданно заключил он и добавил: — Кстати, вы бы сдали экстерном экзамены на штейгера. Для вас это уж не ахти как трудно, а дать может многое. Надеюсь, вам понятно мое желание? Я был бы рад иметь вас своим помощником.
Чургин понял его: Стародуб все чаще выражал недовольство работой Петрухина.
— Благодарю вас, Николай Емельяныч, — сдержанно ответил он. — Постараюсь исполнить ваши пожелания. А что касается авторства, прошу вас принять его на себя, тем более, что все технические расчеты и обоснования даны вами. Должен еще сказать, что вслед за расширением лав потребуется увеличить пропускную способность бремсберга. Думаю, что и тут нужен, как вы сказали, технический прогресс. Я разработал чертеж лебедки и хочу попросить вашего разрешения изготовить ее и установить на месте.
Стародуб только восхищенно качнул головой. На следующий день он отдал два распоряжения: переделать проект и изготовить «лебедку Чургина», как он назвал ее.
Когда лебедка была готова, Стародуб сам наблюдал, как Чургин спускал вагончики по уклону, и, подсчитав время, затрачиваемое на операцию с одним вагончиком, убедился, что расчеты Чургина были правильны. Стародуб поблагодарил его и обещал доложить о нем хозяину.
Но на другой день, после того как лебедка начала работать, Чургин узнал новость: распоряжением штейгера уволены все шестнадцать человек, которые были заняты в уклоне. Возмущенный этим распоряжением, он не спустился в шахту после распределения нарядов, а пошел к себе в конторку. «Вот и добился… технического прогресса, — думал он, возмущаясь действиями Петрухина. — Хотел при помощи лебедки облегчить труд людей, а помог остаться им без куска хлеба».
Шел мелкий снег. Ветер кружил его под ногами, заметал черную от угля дорожку к конторе, засыпал штабели досок, бунты угля. Шагая к своей конторке, Чургин думал о том, как вызволить из беды рассчитанных. Внутренний голос насмешливо спрашивал: «Опять пойдешь с проектом к Петрухину? Когда ты перестанешь просить? Требовать надо!» И Чургину стыдно стало перед самим собой за свои унижения.
Возле штабеля леса, пряча головы в воротники, стояли рассчитанные рабочие. Пожилой шахтер и Ольга что-то говорили им. Заметив Чургина, они отошли в сторону. Чургин косо посмотрел на шахтеров, подумал: «Хорошие ребята… Артель из них будет первоклассная», — и строго спросил:
— Это что за собрание? — а подойдя ближе, тихо сказал — Идите по казармам. Ольга и ты, Петрович, — обратился он к пожилому шахтеру с рыжей бородой, — зайдите ко мне минут через десять.
Войдя в контору, он послал табельщика в главную контору, узнать, там ли Петрухин, потом сел за стол и так остался сидеть неподвижно, задумчиво глядя в окно. Вот ему надо будет опять идти к штейгеру, опять просить отменить распоряжение о расчете рабочих. А Петрухин завтра вновь может устроить какую-нибудь пакость. Скольким людям помог я? Сотням. А что толку? Их рассчитывают попрежнему. Нет, одному биться не по силам. Надо, чтобы все шахтеры держались сплоченно, чтобы они сами отстаивали свои права, и тогда пускай штейгер попробует рассчитать кого-нибудь из них. Эх, жаль, опыта у нас мало, не знаем даже, с чего начинать. Вот и кружок: может быть, правильней было бы назвать его «Комитет борьбы за права горнорабочих»? Или: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса каменноугольного района»?
Чургин встал, задумчиво зашагал по конторе. Да, мало еще, очень мало сделал он, чтобы шахтеры осознали, что они сами могут и должны защищать свои классовые интересы. И он решил смелее и больше привлекать в кружок новых людей и учить, учить их и самому учиться искусству классовой борьбы.
Дверь тихо отворилась. Вошли Ольга и пожилой шахтер. Чургин сел за стол, рукой пригладил волосы.
— Садитесь, — он кивнул головой, указывая глазами на широкую скамью.
— Нас рассчитали, Илья Гаврилыч, — тихо промолвила Ольга.
— Я это знаю, милая…
Ольга села. Шахтер стоял, вертя в руках облезлый заячий треух. С дрожью в голосе он сказал:
— Мы пришли за твоей помощью, Гаврилыч. У восьмерых из нас семьи, детишки, сам знаешь…
Ему было не более тридцати лет, а выглядел он совсем старым, болезненным.
Чургину хотелось объяснить, что лебедкой он думал облегчить труд рабочих, но он понимал, что сейчас не об этом надо говорить. Сумеет ли он отстоять их? Что им сказать, чтобы они ушли хоть с маленькой надеждой и поддержали дух товарищей, если он сам не уверен, что сможует помочь им? «Но ты обязан помочь им любой ценой и не допустить увольнения», — твердил ему внутренний голос.
Чургин вздохнул и сказал необычайно холодно:
— Хорошо. Я поговорю с начальством.
Шахтер поклонился ему едва не в пояс.
— Спасибо, Гаврилыч, родной… На тебя вся надежда.
— Благодарить меня не следует, да и преждевременно. И кланяться тоже: я не икона.
— Да уж так заведено, не серчай, Гаврилыч.
— Вот что вы мне скажите лучше: если начальство отменит распоряжение, у кого будете работать? Не говорили между собой?
Шахтер переглянулся с Ольгой. Та настороженно посмотрела на окно, подошла ближе к Чургину и спросила:
— Илья Гаврилыч, а… артельку из нас нельзя? — Она произнесла это так искренне, от души, что Чургин повеселел. До сих пор он звал рабочих в артели, выгонял для этого с шахты подрядчиков, теперь сами рабочие подхватывали его идею.
— Это только от вас зависит, — ответил он. — Если составите артель, стало быть, еще одного маленького кровососа выживем.
Ольга торжествующе переглянулась с шахтером. Лица их посветлели, оба наперебой стали называть фамилии шахтеров, которые согласятся работать артелью.
Чургин предупредил их, что об этом разговоре никто знать не должен. Потом они втроем обсудили, кого можно назначить старшим, как надо вести разговор с остальными рассчитанными и кто какую работу может делать.
Бодрые и повеселевшие, Ольга и шахтер ушли в казармы.
Чургин подождал табельщика и, узнав от него, что штейгер у себя, направился в главную контору. Как костер в степи вдруг вспыхивает ярким пламенем от внезапного порыва ветра, так и в душе его с новой силой вспыхнула вера в успех начатой им среди шахтеров работы. Он еще ясно не представлял себе, каким именно путем она пойдет и каков и когда будет ее результат, но он верил — успех будет. И опять мысленно он торопил себя: «Мало еще, очень мало нас. Смелее надо действовать!»
2
Петрухин стоял за столом в своем кабинете и что-то сосредоточенно чертил на большом листе бумаги. Форменная тужурка его с бронзовыми пуговицами была расстегнута, от нафабренных усов и головы в комнате стоял запах, как в парикмахерской.
— А-а, Илья Гаврилович! — приветливо воскликнул он, подняв глаза. — Кстати вы. Я как раз схемой вашей вентиляции занимаюсь.
Чургин поздоровался и сел в кресло.
— Давайте прежде о людях поговорим, Иван Николаич.
— Курите, пожалуйста, — Петрухин придвинул коробку дорогих папирос и тоже сел, отвалившись к спинке стула. Он догадывался, о каких людях опять пришел говорить Чургин, и приготовился слушать.
Чургин закурил, затем повернулся вполоборота и несколько мгновений молча смотрел на Петрухина. Брови его были вздернуты, на большом лбу легла глубокая морщина, взгляд был строгий, холодный. Петрухину показалось, что Чургин видит его душу, читает его сокровенные мысли и вот-вот скажет: «Эх, подлец ты, подлец!» И штейгер не выдержал этого взгляда, Наклонившись к пепельнице, он тихо проговорил:
