Михаил Соколов - Искры
Вскоре они были в поселке Растащиловка. Тут, на узкой, длинной уличке, шумели дети. Кое-где возле дворов стояли женщины с высоко поднятыми решетами, просеивали сгоревший уголь.
На уличке чернели пятна от мыльной воды после стирки, всюду были разбросаны картофельные очистки, старые чуни, прохудившиеся, негодные ведра. В воздухе стоял запах мыла, квашеной капусты. Зная, что Иван Недайвоз обязательно завернет в первую же пивную, Леон решил затащить его домой под предлогом навестить старика Недайвоза.
— Отец дома? Я давно его не видел.
— Дома. Если хочешь, братушка, зайдем, посидим. Я за полбутылочкой пошлю, — с радостью предложил Недайвоз. Радость его была неподдельная: он чувствовал, что Леон избегает близкого общения о ним, в душе иногда обижался на него, и вдруг он сам напросился в гости.
— Только без полбутылки, брат! Я не пью.
— Ну, ладно, ладно, согласен… И ты против меня пошел? Отец, жинка, Илюша — все вы против меня! — безразлично махнул рукой Иван. Он шел вразвалку, то и дело поддергивая брюки и дотрагиваясь до шапки. Жакетка его, как всегда, была распахнута, рубаха удальски расстегнута, и гордость его, каракулевая шапка, лихо заломлена на затылок.
Леон промолчал. Недайвоз, думая, что Леон обиделся, сказал:
— Ты не серчай, братуша! Я это так, шутейно. А пьем мы, братуша, от жизни такой. Проклятая наша жизнь шахтерская, а кто поймет? Поначалу, как поступаешь на шахту, вот как ты, скажем, еще веришь: мол, вот-вот получшает, а потом и вера и надежда — все пропадет… Не верю я ни в людей, ни в царей, ни в святых ангелов. Потому и пью. И буду пить!
Маленькая хибарка Недайвоза стояла на косогоре. Недалеко от нее было любимое место детворы — каталка. Дети взбирались с санками на облитый водой обледенелый снежный курганчик, падали на санки и катились вниз, крича и посвистывая. Некоторые из подростков катались на деревяшках с железными подрезами, как на коньках. Эти бесцеремонно отпихивали с ледяного бугорка малышей и, широко расставив руки, стремительно неслись вниз по улице, вихря снежную пыль расстегнутыми полами старых отцовских жакетов.
Чей-то курносый малыш в нависшей над глазами отцовской шапке и в огромных валенках стоял в стороне от катающихся и горько плакал. Непомерно длинная женская кофта на нем была расстегнута, и виден был посиневший от холода голый живот, рукава кофты свисали почти до земли, штанишки были коротки и не закрывали ног.
— Ты чего плачешь, Сенька? Ребята побили? — мимоходом спросил Недайвоз и, обращаясь к Леону, пояснил: — Это одного зарубщика, Еськи, из бригады Жемчужникова.
Леон подошел к малышу, присел на корточки.
— Чей ты? — Он отнял от лица его руки, но малыш тут же опять закрыл ими лицо. — Кто тебя побил?
— Тятька мамку побил, — сквозь слезы выговорил малыш и заплакал еще сильнее.
— Брось его, братушка, пошли. Вон мать его, — кивнул Недайвоз в сторону крошечного домика с двумя окнами на улицу. В одном из них краснела подушка.
Леон взял малыша на руки.
На лавке возле землянки, обхватив руками голову, сидела молодая женщина. Волосы у нее были растрепаны, кофточка разорвана, и левая грудь почти обнажена. Женщина тихо плакала.
Леон взглянул на посиневшие, обутые в рваные калоши, ноги ее, на вздрагивающие плечи и направился в домик.
— Я до мамки, я до мамки! — заболтал ногами малыш, стараясь спрыгнуть с рук Леона. Женщина вздрогнула от неожиданности, увидев Леона, и торопливо оправила кофточку.
— Еська в хате? — подойдя к ней, спросил Недайвоз и, не дожидаясь ответа, пошел следом за Леоном.
Зарубщик Еська, с худощавым лицом и взлохмаченной шевелюрой, сидел за столом, о чем-то пьяно разговаривая сам с собой. На столе стояла недопитая бутылка водки.
При входе Леона он поднял голову и бессмысленно уставился на него. Мальчик съежился в комок, всем телом прижимаясь к Леону.
Леон бегло взглянул на широкий топчан в углу, покрытый рваным одеялом, на перекосившийся стол и два табурета, молча подошел к шахтеру и опустил мальчика на пол. Потом взял бутылку и, отняв от окна подушку, вылил водку в сугроб.
Еська грубо отстранил от себя мальчика, приблизился к Леону вплотную. Несколько времени он стоял молча, враждебно поглядывая то на него, то на пустую бутылку.
— Ты ее покупал?.. — злобно выругался он и сжал кулаки, намереваясь драться. Леон взял его за плечи, повернул к сыну и спокойно сказал:
— Тебя дите боится, отец… Приласкай возьми.
— Ваня, скажи, он ее покупал, апостол этот, что за окно вылил? Скажи ему, Ваня! — умоляюще посмотрел Еська на Недайвоза, но тот молчал. — Эх ты, Ваня-я! — проговорил Еська, опускаясь на табурет, и вдруг заплакал…
У Недайвоза Леон был недолго. Старый Недайвоз обрадовался его приходу и хотел послать невестку за водкой, но Иван, хмурясь, сказал:
— Не надо, обойдемся.
Старик некоторое время смотрел на него широко раскрытыми глазами, ничего не понимая. Потом проковылял на своей деревяшке по земляному полу, опять недоверчиво взглянул на сына и недоуменно пожал плечами.
Вечером Леон неожиданно спросил у Чургина:
Скажи, Илюша, может когда-нибудь кончиться такая шахтерская жизнь? Пьянки, драки, нелады в семье. Ведь шахтер — уголь, тепло добывает человеку, а сам живет, как скотина у паршивого хозяина. Помнишь, ты говорил: «Приезжай на шахту, там узнаешь правду». Где же она тут, правда? Выходит, ее и тут нету.
Чургин искоса, пытливо взглянул на него и приподнял брови. Он знал, что Леон рано или поздно спросит об этом, и был готов ответить. Однако ему не хотелось отвечать, а хотелось, чтобы Леей сам ответил себе. Мягко он сказал:
— Да, брат, я так говорил тебе. Но ты не совсем правильно понял меня. Я говорил не о том, что здесь, на шахтах, ты найдешь правду, а о том, что отсюда тебе станет видней, где она находится. Ты увидишь, где она находится, и поймешь, как ее можно добыть, правду жизни.
— Добыть, — повторил Леон.
— Отнять, — поправил Чургин и добавил: — Силой отнять.
Леон поднял на него глаза и хотел что-то ответить, но дверь в комнату отворилась и вошла Ольга, а следом за нею двое мужчин — один с Трубкой в зубах, а другой — с большими усами.
Чургин взял с этажерки задачник по арифметике Малинина и Буренина, несколько тетрадей и, приглашая гостей садиться, сказал, кивнув в сторону Леона:
— Не знакомы с этим молодым человеком?
Семен Борзых хитровато подмигнул Ольге, поправил очки, и все по очереди, приосанившись, стали здороваться с Леоном, с важностью называя себя по имени и отчеству.
— А ну вас, — досадливо поднялся Леон из-за стола и отошел к печке. Всех их он хорошо знал по шахте, а Ольгу часто видел у Чургиных.
— А гордый брат у тебя, Варя, — заметила Ольга.
Борзых подошел к Леону, серьезным тоном спросил:
— Что же ты? Я жду, когда ты придешь на мое место заступать, а оно, выходит, я сам должен тебе набиваться? В уступе-то говорил тебе, помнишь? У-у, — толкнул он шутливо его в бок.
Загородный вынул изо рта трубку и сказал:
— Подумаешь, большое дело — забойщик. Он на мое место метит — помощником к Чургину. А я не уступлю…
Дверь шумно распахнулась, и в комнату торопливо вошел низенький, подвижной Симелов.
— Я не опоздал? Ф-у-у! — Он снял пенсне и стал протирать платком запотевшие стекла. — Ты понимаешь, опять пристал этот учитель Павлюк со своими южаковскими идеями об огимназивании мужика. Ох, уморит, честное слово!.. А-а, здравствуйте, друзья мои! — заметил он наконец присутствующих.
— Ну-с, начнем наш урок? — через минуту спросил Симелов, усаживаясь за стол, и обратился к Леону: — Вы, молодой человек, знаете что-нибудь из арифметики?
— Знаю, проходил в школе, — неохотно ответил Леон.
— Прекрасно! — лукаво посмотрел сквозь очки Симелов. — К яркому действию относится слово «борьба», знаете?
— Борьба есть действие…
— Превосходно. Борьба есть именно действие, а не болтовня. В таком случае вы просто молодец!
Симелов раскрыл задачник, положенный перед ним Чургиным, и Леон понял, что доктор будет вести урок арифметики. Не желая мешать занятиям, он взял недавно купленную гармошку и хотел уйти, но Чургин задержал его:
— Сиди и слушай, брат. Сейчас ты узнаешь, где находится правда и как ее надо добывать. Про другую арифметику будет речь. Про арифметику борьбы за счастье простых людей.
Леон ничего не понимал и нерешительно остановился у порога. Тогда Ольга отобрала у него гармошку, сняла с него жакет и усадила за стол.
— Дурной, учиться будем. На, — дала она ему тетрадь и карандаш и сама села рядом.
Чургин раскрыл брошюру В. Либкнехта «Пауки и мухи» и начал негромко читать ее.
Так Леон начал учиться в подпольном революционном кружке.
