Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Она шла, глядя на луну. А луна медленно-медленно плыла к ней.
И все-таки на всякий случай она отошла подальше от берега, Закинув голову, Айшат посмотрела наверх, туда, куда лежал ее путь. Там, на вершине, переливаясь, мерцали огоньки. «Они!» — крикнуло ее сердце. И Айшат на четвереньках стала карабкаться по тропинке, колючей и скользкой. Поскользнувшись, она сползала назад вместе с камнями до тех пор, пока под руки не попадался куст колючки или выступ камня. Тогда она снова поднималась и, сжав зубы, снова и снова карабкалась вверх.
Когда она дошла, уже розовело небо и лишь кое-где слабо искрились дотлевающие угли костров. Ветер шуршал брезентом палаток.
Айшат подошла к самой крайней и, неслышно откинув полог, заглянула внутрь. На ворохе сена спали мужчины. В одном из них Айшат узнала того инженера, что иногда приходил в аул к председателю сельсовета. Когда она сказала, чтобы ее записали на стройку, это он одобрительно улыбнулся ей. И она заметила его глаза, синие-синие, они будто сливались с тем ярким днем.
Сейчас он спал, крепко сомкнув веки. Возле него лежала книга. «Лермонтов», — прочитала Айшат и хотела раскрыть книгу. Но один из спящих зашевелился, и девушка убежала.
Долго бродила она по склону горы. От росы намок подол ее платья, красный атлас потемнел, стал бордовым, прилипал к ногам, и Айшат мерзла. Рассвет занимался медленно, словно нехотя.
Она смотрела вокруг и видела внизу крохотные аулы. Они возвышались на скалах, как орлиные гнезда. Айшат представилось, как всюду в маленьких окнах зажжется свет, и радостью наполнилось ее сердце. Хотелось скорее бежать к этим людям, будить их: разве можно спать, когда пора зажигать лампочки Ильича? Откуда ей было знать, что электростанция строится годами.
Синеглазый инженер, которого звали Павлом Ивановичем, увидев Айшат, только всплеснул руками: ему показалось, что это сам рассвет сквозь предутренние туманы, колючие кустарники, скалистые уступы наконец-то добрался до них.
— Здравствуй, я пришла работать, — сказала девушка с лицом, готовым одновременно и к слезам, и к улыбке.
— Здравствуй! Молодец, что пришла, — и Павел Иванович протянул ей руку.
Айшат осмелилась поднять голову и опять увидела, что глаза его сливаются с небом.
С этого дня жизнь Айшат круто переменилась. Ее уважали, ей пожимали руку, и никто здесь не напоминал ей, что место девушки у очага.
Хвартикунское ущелье, которое еще недавно избегали люди и где даже орлы перестали вить гнезда на близких к нему скалах, стало теперь самым людным местом в горной стране. Сюда волной хлынула молодежь. Неукротимая Кара Койсу! Веками не менялась ее судьба. Видно, она была убеждена в том, что ее назначение — с громким ревом нести свои воды, точить скалы, давать приют на своем каменистом дне несчастным горянкам. Если не считать трех маленьких мельниц на ее берегу, построенных Муратом, Саидом и Магомедом, то буйные воды Кара Койсу просто пропадали зря.
И вот однажды на рассвете по горам и глухим ущельям, по аулам и самым далеким пастбищам прокатился грохот: это аммоналом взрывали горную породу. Эхо от взрыва разнеслось всюду, и разбуженные им горянки, век прожившие возле сакли, не выходившие за границы аула, шли и шли на этот гул свежей, молодой жизни. Запылали костры на берегу Кара Койсу.
Как виноградная лоза, тонка и гибка была Айшат. Казалось, где ей справиться с камнем. Ударит киркой — кирка отскочит, а камень хоть бы трещину дал. Но виноградный росток слаб зимой и весною. А пройдут холода, распустятся корни — и станет лоза плодоносным кустом.
Так и Айшат. Все крепче ее рука, все слабее камень под киркой. Да, дороги не те часы, что идут быстрее всех, а те, что идут всех точнее.
Вечерами после целого дня единоборства с природой люди собирались у костра. И под гул сердито ревущей реки звучал голос Павла Ивановича:
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Здесь же сидели и горянки. Они выделялись среди других девушек чернотой глаз и кос, застенчивостью движений, робким ожиданием чуда… И чудо приходило.
Айшат видела: в полдневный зной в долине Дагестана, там, где она девчонкой собирала кизяки для очага, лежал не кто иной, как Павел Иванович. И это его кровь сочилась на пожухлую от зноя траву. Ее обветренные губы повторяли каждую строчку стиха.
Павел Иванович дал ей томик Лермонтова и советовал больше читать, а все непонятное спрашивать у него.
И Айшат жадно набросилась на книги. Но спрашивать она постеснялась и с тех пор частенько бегала по колючим тропинкам в аул, к своей учительнице.
Как-то поздно вечером, уходя от костра, Павел Иванович увидел, как в лунном свете мелькнул между скалами яркий платок Айшат. «Куда это она ночью! Опасно же!» — мелькнула у него тревожная мысль. И он другой тропинкой пошел ей навстречу. И в ночном гуле реки они столкнулись как раз на том месте, где соединились две тропинки, словно уставшие от долгого одиночества.
— Ой! — вскрикнула девушка и отступила.
— Это я, не бойся! — поспешил успокоить ее Павел Иванович. — Я хотел тебя предупредить… в общем, не стоит здесь ночью бегать одной.
— Почему?
— Видишь ли, многие еще не примирились с тем, что ты нарушила адат. Они могут мстить.
— Я хожу к учительнице. Она мне объясняет непонятное и… содержание стихов, — проговорила Айшат смущенно.
— А почему ты не спросишь у меня?
Айшат опустила глаза.
— Ну ладно, а что ты сейчас хотела спросить?
— Я хотела спросить: Мцыри — это кто?
— Мцыри — это послушник монастыря. Но дело не в том. Это символический образ. Как бы тебе лучше объяснить. Вся поэма — это тоска по свободе и потерянной родине. Нет, я, наверное, непонятно говорю.
— Очень даже понимаю, — ответила Айшат. Глаза ее смотрели на Павла Ивановича с серьезной пытливостью.
Что за молодец была эта девушка! Как она стремилась к знаниям. А какая у нее память! С одного раза запомнила Айшат целое стихотворение. Даже ее диковатость, ее
