Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— Айшат, — сказал он. — Ты должна учиться дальше. Обязательно. Семь классов — это очень мало. Ты кончишь институт, станешь учительницей и вернешься в свой аул, чтобы учить таких же девочек и мальчиков… Хочешь?
— Хочу, — откликнулась Айшат, и глаза ее загорелись.
…А солнце припекало все сильнее. Его лучи сжигали вековые снега вершин, и снега оседали с каждым днем. Уже, сверкая и звеня, бежали с гор ручьи, а реки прибавлялись не по дням, а по часам. Они гремели все сильнее, все бешенее становился их бег. Словно чувствовали, вот-вот покорятся они другой реке, той, в которую влились ручьи со всей страны!
И вот настал день, Кара Койсу, веками текущая по одному пути, должна была по воле человека изменить его — обрести новое русло. Казалось, в этом, еще недавно пустынном и диком уголке гор собрался весь Дагестан. Среди других Айшат увидела мать и отчима. Они тоже не сдержали любопытства и пришли посмотреть, как река, проклятая на веки вечные, река, что сулила беду тому, кто подойдет к ней, подчинится человеку. В ребре скалы был пробит тоннель, где должна пройти река, пока будут идти работы в ущелье. И люди увидели, как вода, темная и густая от стаявшего снега, с шумом хлынула в новое русло, свободно растекаясь в нем.
Вздох не то восхищения, не то ужаса прошел по толпе.
— Хикмат, хикмат, как же это можно надеть на реку уздечку и повести ее куда захочешь?! — качали головами старики. — Разве горец испокон веков не давал такой клятвы: «Клянусь не изменить своему слову, как река Кара Койсу не может изменить своего русла, а солнце взойти с запада, а не с востока?»
Теперь река потекла по другому пути. И все видели это собственными глазами. Так что же делать: радоваться или молча ждать беды? Люди были явно растеряны. Горец по своей природе упрям, поэтому ему трудно бывает отказаться от укоренившихся представлений о жизни. Это доказали и хозяева трех мельниц Мурат, Саид и Магомед. Сколько ни предлагали им переселиться, но они и слышать об этом не хотели. Только, задумчиво улыбаясь, покачивали головами: мол, это еще видно будет, что к чему.
А время шло. Взрывались скалы. В котловане бывшего проклятого ущелья кипела работа. Воздвигалась плотина, по тому времени одна из высочайших в Европе.
Уже Айшат настолько осмелела, что по вечерам в кругу костра читала наизусть стихи. А иногда они декламировали вместе с Павлом Ивановичем. И девушки-горянки просили ее: «Айшат, почитай про черного человека». И Айшат, вытянувшись, откинув голову, вдохновенно начинала: «Клянусь я первым днем творенья, клянусь его последним днем»… Когда же она доходила до слов: «Клянусь твоим последним взглядом, твоею первою слезой», — на глаза у нее навертывались слезы.
— А мы знаем твою тайну, — пошутила как-то соседка Айшат по палатке.
— Ну, если знаете, то это уже не тайна, — отшучивалась Айшат.
Да, она любила Павла Ивановича, любила с того самого дня, когда выступала перед собранием в ауле и увидела, что глаза его синие-синие, как это небо. И с тех пор она любила его все сильнее. Но только чувство это, тщательно скрываемое ею, с каждым днем становилось все больнее. Нет, не холодность Павла Ивановича пугала ее. Она видела, как вспыхивают, становясь еще синее, его глаза при встрече с нею, как часто, словно невзначай, он поджидает ее.
Айшат мучило другое. Разве посмеет она выйти замуж за иноверца? Да ведь Машид убьет ее. И она с дрожью вспоминала гнев Машида и комнату для фруктов, где тошнотворно пахло перезревшими плодами.
А Павел Иванович ничего не подозревал и только удивлялся, почему Айшат, которая, казалось, любит его, стала избегать встреч.
Как-то, увидев ее платок, мелькнувший в скалах, он побежал навстречу. Но, заслышав его шаги, она быстро, не поднимая головы, чуть покосилась на него и, спрыгнув с камня, исчезла за поворотом.
«Что бы это значило?..» — встревожился Павел Иванович. Но тут прогремел выстрел.
…Айшат упала навзничь, тяжело приминая нежную, невысокую траву. И на белом облаке ее платка расползлось красное пятно.
Он поднял ее на руки. И его ладоням стало горячо от ее крови.
«Вот и все», — устало подумал он.
А к ним уже бежали люди: они тоже услышали выстрел. Первой подлетела соседка Айшат по палатке: «Убили! Убили!» — закричала она, увидев безжизненное тело подруги.
…Но Айшат осталась жива. Целых два месяца она пролежала в больнице, не зная, что пуля задела лицевой нерв и правая часть лица перекосилась. Она чувствовала, что говорить ей как-то неудобно. Но думала, что это пройдет, когда заживет рана.
Однако рана зажила, а уродство осталось. Айшат, которая из больницы не вернулась на стройку, жила у своей учительницы. Безразличие ко всему овладело ею. Она не хотела видеть Павла Ивановича, совершенно не интересовалась делами стройки и охладела к стихам. Целыми днями сидела она на постели, уронив на колени руки, односложно отвечая на вопросы. Даже на суд над религиозными фанатиками, что стреляли в нее, она отказалась пойти.
К Павлу Ивановичу, навещавшему ее, она относилась с тем же безразличием. Однажды он сказал ей с горечью:
— Ну почему, почему они не выстрелили в меня!
— Ты гость, а значит, друг, — спокойно пояснила она. — У горцев не принято поднимать руку на друга. А в меня они стреляли за то, что я первая пошла на ГЭС, и еще за то, что… я… полюбила иноверца.
Что-то прежнее, живое мелькнуло в ее глазах. И, уловив это, Павел Иванович горячо заговорил:
— Не надо сдаваться. Ведь первым всегда трудно, Лишат, ты должна доказать, что ты сильная. Если ты сдашься, то и те, другие, что пришли за тобой, тоже испугаются. А это только на руку врагам.
— Не хочу ничего слышать, — перебила Айшат. — Не хочу никого видеть, ни тебя, никого. Оставьте меня в покое. Ничего не хочу: ни света, ни электростанции, ничего! — И она зарыдала.
Это были ее первые слезы после больницы. Измученная, уставшая, она уснула и проспала несколько суток не просыпаясь. А проснулась другим человеком. Кризис миновал. Так весенний дождь смывает с земли остатки серого снега и прошлогоднюю неприбранность.
Айшат вернулась туда, где она нашла друзей и любовь, где расцвела ее молодость, где вражья пуля так предательски превратила ее красоту в уродство. Она снова надела рабочий комбинезон и взяла в руки кирку. Только правую часть ее
