Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
Второй час стоим на месте, и хоть обута я в теплые сапоги, чувствую, как начинают зябнуть пальцы ног. Я всегда была ужасной мерзлячкой. А тут еще и солнце куда-то подевалось, и свежий ветерок потянул…
— Сынок, замерз, наверное?
Алешка трясет головой: вовсе не холодно ему. Ну конечно, разве может замерзнуть такой большой мальчик.
— Вы бы пошли погрелись в булочную, — обернувшись, посоветовала женщина в кожанке. — Нам еще стоять да стоять. Взрослым-то привычно, а маленьким каково! Правда, идите…
И голос у женщины участливый, и слова самые подходящие, а во мне все топорщится, все взывает сделать наперекор этой особе. Я вежливо киваю головой в знак того, что расслышала сказанное, и нагибаюсь к Алешке:
— Иди, побегай, листьев пособирай. Самых красивых наберешь, мне в подарок.
Помчался, только желтая курточка замелькала между кустов.
Стою, себя жалею, Алешку. Но едва взгляд замирает на согбенной, обтянутой драповым пальтецом спине старухи, так стыдно становится своей слабости. Как же она, старая, опираясь на палку, выдерживает на ногах все это?
Впереди меня оставалось человек семь и пять ящиков груш за прилавком, когда подошла к нам хрупкая женщина с младенцем, попросила разрешения взять фрукты вне очереди. Уж так вежливо попросила, что ни у кого язык не повернулся вовсе отказать ей. Но все же забрюзжал кто-то вполголоса, без злости, лишь бы отвести душу.
— С ребенком отпущу, и нечего выступать! — строго прикрикнула продавщица, тычком пальца поправила соскользнувшие с переносицы очки. — Кто с ребенком — всех отпущу без очереди.
Вот как все обернулось! Кто бы мог представить, что повелительница наша так любит детей. Из хвоста очереди тотчас подошли с ребятишками две мамы. Девочке было годика три. Мальчик — ростом с Алешку. Я смотрела на маму этого мальчика во все глаза: неужели хватит у нее нахальства протискиваться вперед с таким сыном? Женщина скромная на вид, и глаза спокойные, словно ничего особенного не происходит, только легкая растерянность на лице, но это скорее всего от неожиданности: такая «удача» подвалила.
— Гражданочка, неужели не стыдно идти без очереди? — обратилась я к ней.
— Но у меня же ребенок, — ничуть не смутившись, ответила женщина.
— У меня тоже. Но не грудной.
Женщина пожала плечами, будто отказываясь понять меня:
— Если с ребенком, то вставайте и вы сюда, пожалуйста.
— Впереди старушки, которая стоит здесь второй час? — продолжала допытываться я.
— Это ее дело, может и не стоять. Груши — не хлеб.
— Вот как! — изумилась моя соседка в болонье. — Старой груши не надо, ей с ребенком надо. Так получается?.. Старую-то как раз и надо уважить, а у мальчика ноги крепенькие уже, разве с ее ногами сравнить…
Женщина молча дожидалась, когда продавщица отпустит другой маме. Остро глянула на подбежавшего ко мне Алешку и отвернулась.
Словно чувствовал сын, что о нем говорили, сунул в ладонь мою пучок остро пахнущих листьев, прижался, голову запрокинул. И ни заигрывания, ни радости — одно терпение в глазах.
— Скоро уже, сынок, скоро.
— Шестерых воспитала, безо всяких поблажек, — подала хрипловатый голос старуха, повернувшись лицом ко мне. — А ныне с одним носятся как с сокровищем, прости господи, не знают, куда его посадить. Чего ж из него вырастят-то, хрусталь, что ли, какой?.. Я не про вас говорю, ваш-то, видать, не балованный…
Кто-то пробасил сзади, чтобы не отпускали с мальчишкой, кто-то помянул книгу жалоб.
— Как же, дадут они книгу жалоб. «Королеву Марго» легче достанете, чем эту книгу, — неожиданно блеснула эрудицией бабуся.
Очередь засмеялась.
— Жалуйтесь, жалуйтесь! — выкрикнула продавщица, поправив сбившиеся очки. — А я с детьми всем сейчас отпущу. И тебе тоже! — ткнула она пальцем в мою сторону.
Покоробил меня не жест, а само обращение — словно великую милость собиралась сделать мне продавщица, оттого и на «ты» перешла. Впрочем, «тыкала» она не мне первой. Я ответила, что обойдусь без ее благотворительности, отстою свою очередь. Впрочем, не смогла бы я встать впереди бабуси, если б даже мне вежливо предложили так поступить. Просто не полезли б в рот эти груши. А главное — рядом со мной был Алешка, все уже понимающий, способный отличить правое дело от неправого. Что значит груши — достанутся они или нет — по сравнению с тем, каким вырастет сын: добрым, отзывчивым, справедливым или эгоистом с заколодевшей душой, таким, как эта мамаша…
— Ну постой, постой, раз такая принципиальная, может, что и достанется, — пророчески усмехнулась, глядя на меня, продавщица.
— И постою!
— Мать-однаночка, — прорезалось сзади меня хорошо поставленное сопрано.
Это был рассчитанный удар, наотмашь, из-за спины — кого-то уколола моя несговорчивость. Я очень хотела сделать вид, что не расслышала, не поняла язвительной сути расхожего каламбура. И все-таки обернулась. Желание увидеть лицо той, которая столь хладнокровно плюнула в меня этой фразой, оказалось сильнее.
За мной, сгрудившись, стояло человек тридцать, усталых, нетерпеливых, раздраженных. Над всеми броско возвышалась девица с копной золотистых, беспорядочно рассыпавшихся волос: прическа а ля «я упала с сеновала, тормозила головой». Почему-то сразу подумалось, что бросила реплику она: молодость часто бывает жестока по неведению того, что творит. Но глаза у девицы были расслабленно полуприкрыты крашеными ресницами. Там, в вышине, над толпой, она жила своей жизнью, отрешившись от мелочных обид, переживаний и споров.
Счастливый дар — умение не замечать того, что ранит. Я так не могу, из-за того и с мужем развелась. Возможно, я и в самом деле, как говорят подруги, максималистка и дура, к тридцати годам не научившаяся прощать человеческие слабости. Но смотря что считать слабостями. Если муж, работая на скромной должности в главке, связался с маклерами по обмену квартир, то как можно было делать вид, что ничего особенного в семье не происходит?
Я панически боюсь больших денег, даже честно заработанных — никакого счастья они не приносят, одно лишь душевное беспокойство да желание заиметь все на свете. Но когда такие деньги приходят невесть за какие труды… Он перестал таскать домой этот «навар», по-моему, просто утаивал его от меня, утверждая, что «завязал» с теми бойкими и развязными личностями. А взгляд-то остался тот же, неискренний, фальшиво-беспечный. Я сделала вид, что поверила ему, но тоже стала бояться неизвестно чего и раздражаться по мелочам, хоть внешне все у нас продолжалось по-старому: и ласков он был, и предупредителен, на зависть подругам. Я начала покрикивать
