Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
— Хорошо, — сказал он. — Сейчас. — Но медлил снова взяться за струны, чувствуя потребность настроиться на иной лад. Ведь это и в самом деле была совсем особая песня. Он списал ее из Зоиного блокнота, и впервые они пели ее вполголоса у костра вдвоем, когда в походной палатке все уже спали. Так, в обнимку, они и просидели до рассвета, подбрасывая ветки в огонь. И эту ночь громко назвали потом началом всех начал. Пусть все проходит, а у них — только начинается…
Сереющее небо левее барака еще отсвечивало бирюзой, а на земле краски вовсе погасли. Даже с вершины кедра слиняла блеклая позолота. В низине очнулись лягушки и вдохновенно возвестили:
— Пилим-пилим!
Томка-большая настороженно вглядывалась в дальний конец улицы: не идет ли мать искать свою дочку. То-то будет спектакль! И Томка-маленькая, чувствуя беспокойство подруги, вертела головой, хоть воспитывающая ее бабка Каляниха не имела обыкновения искать внучку.
Лишь Галка никуда по сторонам не глядела и ничего не видела, кроме крутого изгиба шеи у кромки темных волос, от которых еще пахло травами: «Ну, что же он?..»
Гитара тренькнула и повела мелодию, едва вздрагивая струнами.
Вновь и вновь, как день уходит с земли,
В час вечерний спой мне.
Этот день, быть может, где-то вдали
Мы не один раз вспомним.
Голос Андрея был глуховат, но грусть, искавшая выхода весь этот вечер, смягчила интонацию, вливая в нее выстраданную задушевность. Слова сплетались бесхитростно, как несложен был и мотив. Вероятно, в другой час, в другом месте песня звучала б совсем иначе. Но здесь, на утонувшей в сумерках поселковой окраине, она была самой желанной.
Всего два раза слышала Галка эту песню, а будто знала ее всю жизнь. И хоть представила, как осуждающе покосится сейчас на нее Томка-большая, робея и срываясь на шепот, подхватила припев:
Вспомним, как прозрачный месяц плывет
Над ночной прохладой.
Лишь о том, что все пройдет,
Вспоминать не надо.
Он одобрительно кивнул ей, и дальше песня лилась уже на два голоса, уверенней, но не громче:
Все пройдет, и печаль, и радость.
Все пройдет, так устроен свет.
Все пройдет, только верить надо,
Что любовь не проходит, нет.
Привыкшая верить всему, что написано в книгах, Галка искренне верила словам песни. И хоть трудно было вообразить, как это «все пройдет», когда по-настоящему ничего еще в жизни не начиналось, она охотно отдавалась завораживающему пророчеству слов, оставляя из них лишь те, что были созвучны ее мыслям. Так приятно было лелеять в себе грусть и надежду одновременно: «Да, да, все пройдет, а любовь останется. Ой, как верно! Точь-в-точь как написано в потайном альбомчике у Томки-большой: «Любовь — солома, сердце — жар, одна минута — и пожар!» А следом еще красивей: «Помни, знай, не забывай формулу простую: «Сумма двух прекрасных губ равна поцелую».
Песня окончилась быстрее, чем ожидала Галка.
— Что еще прикажете? — с шутливой готовностью обернулся Андрей ко всем троим, но остановился взглядом на Галке.
— Ничего, — выдавила она. — Ничего больше не будет, — Галка хотела сказать: «Ничего больше не надо», и, смутившись, добавила: — Все равно лучше этого не будет. Тогда зачем?..
— Интересный ход, — озадаченно хмыкнул он. — Похоже на отказанный королевский гамбит. И что же дальше?
Галка неопределенно пожала округлым плечиком. Она очень боялась, что еще немного, и поддастся расслабляющему желанию не трогаться с места. И тогда никаких слов не хватит потом доказать, что они трое вовсе не прилипалы.
— Спасибо. — Она мотнула головой и побрела через пустырь напрямик, загребая пыль каблуками стоптанных туфель.
Бормотнув слова благодарности, устремилась вслед и Томка-большая, пораженная, но более возгордившаяся столь крутым и бесповоротным исходом посиделок. «Знай наших!» — торжествующе процокали по ступеням металлические набойки.
А Томка-маленькая не стала поступать как все, хоть Томка-большая и оборачивалась, зазывала рукой. Уж очень жалко стало ей практиканта, которого сразу все бросили, — такая тоскливая была у него спина… Она опустилась на приступку рядом с Андреем и, стряхнув на грудь мягкую струю волос, спросила:
— Можно я с вами посижу? Просто так.
— А тебя мама не потеряет?
— У меня бабушка. Ее от телевизора не оторвешь. А кажет вовсе слабенько, потому что сопки вокруг.
Он кивнул, и они долго слушали, как в нахлынувшей темноте упоенно поют лягушки.
ОЧЕРЕДЬ
Мы с Алешкой собрались в кино на мультики. Немного поспорили о том, почему не стоит повсюду ходить в школьной форме. Уж очень хочется сыну показать всем, что он уже ученик, первоклассник, вполне взрослый человек. Живем мы с Алешкой вдвоем, без папы, так что самостоятельности сыну не занимать: он привык оставаться дома один, сам ходит в магазин за хлебом, вколачивает гвозди куда надо и не надо, сам жарит картошку и не доверяет мне гладить свои брюки. Это настойчивое стремление заменить в доме мужчину и смешит, и пугает, и волнует порой до слез.
Начало сеанса в половине четвертого, но мы вышли из дома пораньше: кинотеатр не близко от нас, а главное — день сегодня воскресный, солнечный, одно удовольствие прогуляться по скверам. Клумбы еще в цветах, приувядшие хризантемы пахнут осенью. Кустарники, словно костры, горят вдоль аллей: багряные, оранжевые, лимонные… И хоть октябрь есть октябрь — тепла больше не жди, но как-то по-праздничному светло и приподнято на душе в такую погоду. Просто не верится, что скоро нагрянут морозы, заметет, зазмеится поземка…
В павильоне «Овощи-фрукты», что попался нам на пути, — обеденный перерыв. Но стоит очередь — человек десять женщин, чего-то ждет. Нам бы мимо пройти, ведь в кино собрались. Но любопытство сильнее рассудка. Спрашиваю у женщины в короткой вылинявшей болонье, что будут давать.
— Гру-уши, — напевно произносит она, и так вкусно отлилось у нее это слово, что сразу представились шафранные, набрякшие сладким соком плоды.
Гляжу на Алешку — глаза у него блестят, губы плавятся, без слов все понятно. Груши он не просто любит — обожает, а покупаем мы их так редко. То стоять в очереди некогда, то денег нет. Сегодня есть и деньги,
