Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
— Подумаешь, синьор-помидор… Пижон, самый настоящий!
Подружки весело прыснули в ладони. Галка вовсе иначе думала об Андрее, казалось ей, что неспроста он нынче замкнут и отчужден. И все же очень приятно было дать волю застоявшемуся возбуждению! Она смеялась всласть, до «Ой, мамочки, не могу!». И чтобы уж совсем было хорошо, торкнула в бок Томку-большую… Такая шумная получилась толкучка, что даже пес, просунув морду сквозь городьбу соседней усадьбы, с негодованием осудил их переполох.
Состроив «пижону» рожицы, с хохотом сиганули с крыльца — играть в салки. Пусть позавидует им, ведь это так здорово, повизгивая, гоняться друг за дружкой по траве-мураве, с разбегу вскакивать на вросший в землю поваленный ствол кедра, лететь оттуда в душистый вейник и, путаясь в нем, выскакивать на звонкий, скрипучий, прокаленный солнцем настил дощатого тротуара…
Быстрей всех бегала длинноногая Томка-большая. Но Галка была поизворотливей. Она ловко выскальзывала из-под занесенных над ней ладоней, и громко радовалась удаче, и дразнилась остреньким язычком, приплясывая в сторонке как бесенок. Горяча и подбадривая ее, в низинке наперебой не квакали, а будто пилили по туго натянутой струне лягушки.
Когда веселье угасло и Андрей всем нутром своим почувствовал, как вновь потерянно и беззащитно тусуется по ту сторону балкона неразлучная троица, ему впервые за сегодняшний день стало жалко не себя, а этих девчонок, которым некуда девать себя в такой осиянный светлым закатом вечер. Он и готов был отвести здесь душу с гитарой, но сторонился этого шумливого общества. За последнюю неделю уже дважды бренчал он на шестиструнной перед опустевшим бараком, под настроение, вроде бы для себя. И оба раза, как луговые опята после дождя, вырастали за спиной эти шептуньи. А сегодня и вовсе откровенно ожидают концерта с его участием. Концерта не будет.
Андрей достал сигареты и закурил. Смутные предчувствия томили душу практиканта. В них слились воедино и нынешние жалобы Гущина на бремя сезонных работ, и впечатление от глухой запущенности поруба, где при его жизни уже наверняка не будут шуметь кедры, и маета бесприютных пигалиц, ждущих от него развлечений… Не в первый раз подумалось о том, что, может, сама судьба распорядится жить ему тут и впредь: перенимать сноровку Гущина управляться со всеми делами сразу, продолжать на здешней земле свой род… Гущин не раз уже намекал: три года осталось ему до пенсии, а преемника нет. Вот если б приехал в Кедровку молодой, энергичный… Допустим, и в самом деле направят Андрея по вызову сюда. Согласится ли жить в таком поселке Зоя, сызмалу привыкшая к коммунальным удобствам и опеке разворотливой мамаши. И если не согласится, то как же быть?
Не много пробыл Андрей в Кедровке, но боль за окрестную тайгу, сквозящая в разговорах всех, кто привык иметь с нею дело, уже успела осесть в нем стойким тревожным беспокойством. Изжил себя прежний порядок лесопользования, нужна система. Это было так очевидно с позиций научных рекомендаций, на которых взросли они в институте.
Конечно, Гущин скажет, что любые новшества должны идти сверху, это не их ума дело, дай бог успевать управляться с самыми насущными хлопотами. Но ведь кому-то надо быть первым и здесь, в центре лесного края, идти на конфликты и выговоры во имя чистой тайги, в которой после выруба всходит новая поросль… Гущин устал, мечтает о пенсии, его понять можно. А у Андрея впереди почти столько же лет, сколько у березовой поросли в распадке…
— Прям не могу, — свистяще прошептала Томка-большая. — Ну что мы как эти…
— И правда, пойдем, а? — неуверенно поддакнула Томка-маленькая. Возвращаться домой ей вовсе не хотелось, но Томка-большая глядела на подруг с такой укоризной, что поступить наперекор ей просто не было сил.
А Галка молчала, вперясь взглядом в непробиваемо-бетонную спину, которую исподволь начинала ненавидеть.
Поежась как от озноба, Андрей спрыгнул с перил и исчез в темном провале двери.
— Сейчас, — убежденно сказала Галка. — Сейчас он выйдет с гитарой. Вот увидите!
— Ой, не могу! — придурковато скосоротилась Томка-большая. — Придет он, как же! На сто грамм «Ласточки» спорим?
— На двести, едим вместе! — успела вставить Томка-маленькая.
…Он пришел. Подтянутый и строгий, как маэстро. Нетерпеливо проверил настрой загрубевшими подушечками пальцев и без вступлений рванул ошеломительно ярый рок. Словно стряхивая с себя путы привязчивых мыслей, он бил по струнам истово, порхали пальцы над грифом. Колючие синкопы ритмов кромсали застоявшийся воздух.
Слегка ошалевшие, девочки натужно улыбались, пока не одолели стеснения. К оглушающим надрывным аккордам им было не привыкать. В клубе, пока он действовал, динамик бил по ушам джазовой музыкой и похлеще. А вот почему вдруг этот молчун вернулся на балкон с гитарой… О том имела твердое мнение одна Галка. Это ее нашептывания, разумеется, не те, что вслух, пробили бетонную спину, и только ради нее он вышел из комнаты вновь. От такой догадки сухо-сухо было во рту, и отчего-то плавно кружился в потухшем небе старина кедр.
Отлепившись от перил, Галка сделала шаг вперед, потом еще полшага… И бдительная Томка-большая тоже придвинулась поближе к Андрею. На всякий случай. А Томка-маленькая привыкла поступать как все. Так они и замерли за гитарой полукругом, словно спевшееся трио.
Мелодии звучали одна за другой, а Галка ждала, когда же он вспомнит ту песню, которую волнующе-загустевший голос его напевал с такой задушевностью. Она даже стала нашептывать про себя начальные слова той песни: «Вновь и вновь…», «Вновь и вновь…» Но на этот раз внушения ее, наверное, заглушила гитара. А может быть, нарочно не пел он эту песню, из вредности. Уловила Галка, что именно тогда, когда они встали за спиной Андрея, он чуть отодвинулся от них. Случайно это вышло или нет — пойди спроси… Она так настырно добивалась его пения, что лишь сейчас подумала о том, насколько странной может показаться парню такая настойчивость. «Смелая девчонка, скажет? Отчаюга?.. Нет, скорее подумает — назойливая… Да, да, потому и отодвинулся подальше. А вышел — просто отвязаться от их караула. И на том спасибо».
Стыд оглушил ее. Она словно сорвалась с кручи и долго летела в вязкую, тягучую немоту.
Очнулась Галка от тишины, гораздо более гулкой, чем рокот гитары. Прижав струны широкой пятерней, Андрей рассеянно смотрел на затеплившиеся огни поселка. Ей было нечего терять в его глазах, и эта мысль придала решимости. Коснувшись плеча Андрея, Галка попросила исполнить ту самую песню, в которой поется: «Все пройдет…»
— Ну, пожалуйста.
Он глянул на Галку
