Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
Когда Галка была совсем маленькой, возле конторы росло два кедра, на которых, как елочные игрушки, висели увесистые янтарные шишки. Потом кому-то помешало стоящее ближе к дороге дерево, Его спилили, вершину увезли, а комель, неохватный, чуть не с Галин рост в поперечнике, и по сию пору лежит, втиснувшись в землю, напротив крыльца конторы: ни сесть на него, ни вскарабкаться, только с разбега и можно запрыгнуть на шершавый, веками нарощенный бок.
Галке хотелось вновь и вновь повторять про себя это пока еще не щемящее, а словно бы щекочущее слово «одна». Быть может, оттого, что, жалея себя, она втайне уверена: недолго осталось ждать, где-то совсем рядом ее счастье. Ведь ей уже пятнадцать, и у нее такие тугие груди. Вот кончится лето, уедет она в райцентр, где станет учиться в девятом, в интернате. А там — и Дом культуры, где каждый день крутят кино, и клуб, в котором по субботам бывает дискотека… К тому же одиночество ее ныне столь скоротечно, что толком и не успеть взлелеять это смурное чувство. Вот-вот объявится, как верный телохранитель, Томка-большая, а с нею наверняка Томка-маленькая — сложится вновь их дружная компашка…
А может, все случится совсем иначе. Пока никого нет, выйдет на крыльцо этот приезжий практикант, посмотрит на ее скучающую мордаху и скажет для знакомства что-нибудь занозистое, вроде: «Ну что, курносая, пригорюнилась?» Галка за словом в карман не полезет — отбреет его для начала, чтоб знал, как задаваться. И он тотчас изменит снисходительный тон. Тогда и она скажет ему совсем по-другому, тепло и доверчиво… Что ж она ему скажет, если и сам неглупый — по глазам все прочесть может…
— Привет!
Усмешливо щурясь, под балконом стоял одноклассник Троша Шилов. Резиновые сапоги, в которых он перебрел речку, возвращаясь с сенокоса, блестели как лакированные.
— А-а, ты…
— Все почту караулишь? — с подковыркой спросил Троша.
— Тебя дожидаюсь, Шилов!
— Вот я и вижу. Только напрасный труд. Не выйдет он, точно.
— Неужели? — негодующе взглянула Галка. — Но и по-твоему тоже не выйдет! Никогда! Понял, Шилов? Караульщик нашелся…
— Да? — переспросил Троша, огорошенный не столько словами, сколько выплеснувшейся с ними озлобленностью, совсем не детской. — Ну, жди, жди.
— Разрешаешь, значит?
Внимательно поглядев, как кривятся в ехидной улыбке ее губы, он повернулся и пошел прочь, ничего не сказав более.
Когда-то Галке нравился Троша, спокойный и рассудительный, весь в отца. А теперь даже подумать было смешно о таком ухажере: глаза большие, рот маленький, как у девчонки. К тому же вдруг оказалось, что он ниже ее ростом на пол-ладони. «С таким и по улице пройтись стыдно, не то что… а он еще и подкусывает. Караульщик нашелся…»
Подружки припылили вскоре. Огромное на закате солнце щедро позолотило их волосы. У Томки-большой они были потемней и туго стянуты резинкой в хвостик-закорючку. У Томки-маленькой — густой завесой скатывались вниз; скрывая хрупкие бугорки лопаток. С тех пор как у нее отросли на зависть подружкам столь длинные темно-русые волосы, она расчесывала их до пушистой разлетистой взвеси и носила ее, выпрямившись, как знамя.
Втроем было гораздо легче делать вид, что они собрались возле конторы просто так, поотираться о вышорканные до лоска перила балкона, потолкаться да похихикать всласть по поводу, а без повода еще слаще… И толкались, и хихикали, и затихали все вдруг, прислушиваясь, не скрипнут ли половицы в старом бараке, где нынче остался ночевать только Он.
Уже лягушки порывались заладить в низинке свое занудное «тыры-пыры», да тоже примолкли ненадолго, выжидая момент. Уже туман тонкой поволокой выстлался вдоль распадка и пока еще розовел. А парень все медлил, залетный, хоть самое время было выйти и покурить…
Андрей приехал в Кедровку на преддипломную практику месяц назад. В отличие от прежних лет, когда собиралась в тайгу шумная компания однокурсников, послали сюда будущего лесовода одного, чтоб все выглядело без иллюзий, как в той жизни, что ожидала его.
Воспитанный в семье землеустроителей, Андрей с детства привык к тайге; и шишковал, и охотился в ней, ориентируясь в чащобах не хуже, чем в родном городе. Он твердо считал, что после распределения приживется в любом, самом глухом месте, лишь бы начальство попалось справедливое, без капризов. И вот — Кедровка. Не самый дальний угол в Приморье. В поселке клуб, школа и целых два магазина — наследие первых послевоенных лет, когда растущей среди разлива Уссурийской тайги Кедровке сулили славные перспективы.
Старожилы рассказывают ныне как легенду, что в те годы лесорубы ходили на работу из поселка пешком. Сейчас их возят отсюда с комфортом, на автобусе туда, где еще остались стоять стройные вековые деревья. Ближняя лесосека — за триста километров от Кедровки, дальняя — за шестьсот. Пока едешь до места — душу вытрясет на ухабах. Десять дней на работе, четыре дома. Такая вот арифметика, вахтовым методом называется.
Не нравится Андрею этот метод. Соседи его по общежитию — лесорубы, загульные, заводные парни. Четыре дня, что отпущены им на отдых, в комнатах дым коромыслом: ни отдохнуть, ни выспаться толком. А потом всю декаду так тихо бывает, особенно под вечер, хоть криком кричи.
В такие вечера заваливается Андрей с ногами на койку, прикрытую тонким застиранным одеялом, смалит сигарету за сигаретой и вспоминает город: веселые вечеринки, домашние пельмени, вечернюю толчею на «Броде» — центральной улице, и конечно же Зою. С кем она, инструктор-общественник, подружилась там, на турбазе? Неужто даже не вспоминает о нем? Конечно, дел там невпроворот с ее энергией и увлеченностью. Но все же — ни письма, ни открытки за целый месяц. Как будто вовсе не она, расставаясь, так крепко стискивала руками его шею, что немели мускулы и дурманилась голова. И неужели она говорила, отчего так любит бывать с ним на институтских вечерах? Подружки завидуют, когда они танцуют только вдвоем, а ей, умыкнувшей их верного партнера, ни капелюшечки не совестно. Наоборот, в такие минуты и голова столь удивительно невесома, и тело, что нет даже в помине никаких мыслей. «Не отдам Андрюшку, пусть не надеются!..» Восхитительная категоричность: и после всего этого — ни строчки в ответ?
Глядя в потолок с бурой кляксой подтека, Андрей прокручивал в голове скудные варианты того, чем стоило бы отплатить за это молчание. Написать еще одно обидчивое письмо… Пустить слух, что он влюбился в другую… Конечно, лучше всего было б пойти на танцы, где много красивых девчат,
