Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Не так-то легко оказалось выбраться к проходной. Мимо заводоуправления и дальше, вдоль высокого забора, злые от бессонья гуртовщики гнали стада коров к Краснооктябрьской переправе. В пыльном воздухе свистели, змеились бичи, непрерывно раздавалось глухое и протяжное мычанье. Коровы шли тесно, сшибаясь и лязгая рогами, то и дело выбрасывая морды на спину друг другу. Сквозь их живой поток с яростными гудками пробивались машины, груженные броневыми плитами, колпаками для дотов, противотанковыми ежами, касками, саперными лопатами. А коровы все шли и шли, распирая заводские ограды, вытаптывая скверы с цветочными клумбами, шли, как бы ища и не находя приюта на чужбине, после долгих бедственных скитаний по родной степи. И, верно, не одна душа людская вздрагивала и замирала при мысли: «А ведь война-то уже в город стучится, ломится!»
Кое-как Прохору удалось выйти к проходной. На его радость, дежурила знакомая вахтерша, тетя Нюша, но что за бравый вид у нее! Вместо домодельной кофточки на дородной тете Нюше — синяя гимнастерка в обтяжку, на толстых ногах — кирзовые сапоги, на боку — кобура с наганом.
Словом, это была уже не простая тетя Нюша, а военизированная. Она строго глянула на Прохора, однако тот не растерялся, весело гаркнул во всю солдатскую глотку:
— Здравия желаю, товарищ начальник!
Тетя Нюша сначала прищурила, а затем выкатила свои добрые голубые глаза.
— Постой, да никак это Прошка! — вскрикнула она. — Живехонький, значит?
— Живехонький! Наша порода вообще живучая.
— Куда ж ты это?
— Да вот хлопцев надумал проведать.
— Что ж, дело хорошее! Ступай, коли так.
Гремя подковками, Прохор вышел на просторный, в булыжнике, заводской двор. Слева, вблизи центральной лаборатории, маршировали пожилые рабочие в блинообразных кепках и замасленных спецовках, — вероятно, бойцы местного истребительного батальона; здесь же стоял покореженный танк, который, кажется, предназначался для переплавки, а пока служил мишенью: в него две девушки в ситцевых платочках, задорные и курносенькие, кидали учебные гранаты.
«Ловко они!» — одобрил Прохор и, после небольшой задержки на дворе-плацу, направился уже прямиком, под уклон, к дымным, в железной ржавой пыли, мартеновским цехам. И простая мысль, что он снова видит их, родных сызмальства, и снова дышит сладковатым чадом, смешанным со свежестью волжского ветерка, а ведь мог бы и не видеть и вообще не дышать, поразила Прохора и насытила его такой радостью жизни, что он почти бегом пустился через шихтовый двор, мимо снующих тупоносых паровозиков, к уже узнанной крутой лестнице, именно к той, у которой была прогнута четвертая от низа ступенька. И с ходу заскочив на эту ступеньку, он могучими рывками цепких рабочих рук как бы выбросил свое крепкое тело на мартеновскую площадку и с блаженством окунулся в сухой и палящий, но все-таки отрадный печной жар.
День вообще складывался по-счастливому: на двенадцатом мартене варила сталь его бригада… то есть уже Артема Сурина. Выбивавшееся из-под заслонок пламя с дымным загривком, как это всегда случается после недавней завалки шихты, пылко и четко высветляло ладную фигуру бригадира с кругляшами мускулов под брезентовой курткой. Он стоял литой, будто насквозь прохваченный близким жаром, как когда-то стоял сам Прохор, и отдавал отрывистые команды своим немного хрипловатым добрым отеческим голосом. И первый подручный Тимков, рябоватый парень, когда-то очень тихий, сгребал доломит на рабочую площадку и сам, в свою очередь, властно покрикивал молодецким голосом на второго подручного Андрейку Баташкина, который тут же принимался чистить шлаковник…
Вдруг Прохор, стоявший в укромном местечке, за стальной колонной, увидел сестру Ольгу. Коренастая, как и все Жарковы, с кирпично-накаленным скуластеньким лицом, она вышла из-за печи, держа в руках какую-то темную тряпицу.
— Нет, дядя Артем, — доверительно сказала она Сурину, — этот ватный лифчик одно мучение. Я вся упарилась в нем. Только и делаю, что выжимаю…
— А ты привыкай, дочка, — посоветовал бригадир сталеваров. — Надо того… беречь свою женскую стать. Это вот нам, мужикам, все нипочем. Грудь нараспашку — и валяй заваливай шихту! А ты — дело другое. Ты без лифчика на вате сожжешь грудь.
— Да не сожгу, дядя Артем! Надо ж и мне закаляться!
— Нет, без ватного лифчика к печи не встанешь.
— Но ведь это… это же насилие!
— Нет, дочка, не насилие. Это соблюдением техники безопасности называется.
Прохор в душе посмеялся над перепалкой старого и малого, а сам глаз не сводил с сестры. Ведь вот, поди ж ты, добилась своего — стала, быть может, первой в мире сталеваршей! И, чувствуя гордость за нее и прилив братской нежности к ней, Прохор окликнул ласково, потихоньку:
— Сестреночка!
Наверно, в гуле форсунок нельзя было расслышать этот взволнованный, замирающий голос, но Оленька расслышала — и вот уже словно вихрь подхватил ее и бросил к брату.
— Жив, жив! — щебетала Оленька. — А уж мы всякое передумали… Ведь целых два месяца писем не было!.. Твоя Варвара вся извелась… Ты хоть видел ее?..
— Нет, я прямо сюда, — пробормотал Прохор, сконфуженный.
— Ну и дурень! У тебя такой славный малышок родился! Глазенки карие, волосики темненькие. Смотрит этак осмысленно и хоть бы когда заплакал без нужды!
— Выходит, сознательный хлопчик! — Прохор засмеялся. — Ну, а как мать, отец?
— Здоровы! Отец здесь, на Краснооктябрьской переправе, работает, и мать с ним заодно.
Подошли сталевары, стали снимать прожженные рукавицы и похлопывать по руке Прохора машисто, по-рабочему, выражая в этих сильных хлопках немногоречивую радость мужчин.
— Ну как там, на фронте? — осведомился Сурин.
— Известно как: пятимся, отступаем, — отвечал Прохор, поморщившись.
— Да, самое это распроклятое дело — отступать: тебя бьют, и сам еще казнишься. По себе знаю, когда с Десятой ворошиловской пробивался в Царицын с Украины, а позади немцы наседали.
— История, выходит, повторяется, а? — ввернул с усмешечкой Тимков.
Прохор взглянул на него мрачно, потом спросил у Сурина:
— Как вы тут управляетесь, Артемий Иваныч?
— Скажу не хвастая: неплохо. Несколько новых марок стали освоили, в том числе и шарикоподшипниковую. Плавки выдаем одни скоростные.
— Молодцы!
— Молодцы-то молодцы, а только, выходит, и скоростные плавки не помогают, — опять ввернул Тимков. — Немец-то вон уже у города.
— Заткнись, нытик! — прервал Андрейка Баташкин.
— А что, неправду говорю? Вкалываем тут как черти в аду, а никакого просветления на нашем горизонте. Хоть сам бери оружие и на фронт иди!
— Пробьет час — и пойдем, — веско заметил Сурин. — А сейчас — забрасывай ферросплавы!.. Ты уж нас извиняй, Проша.
— Чего там извиняться! Дело ваше горячее, — сказал Прохор, и это ненароком выскочившее слово «ваше» вмиг заставило его ощутить, как он, солдат, уже далек от всей будничной хлопотливой цеховой работы.
С треском обдернул Прохор гимнастерку позади, пошел
