Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
— Нет, паря, ты голову-то не вешай, ты меня слушай, слушай, — уторопленно, явно в утешение угрюмому Прохору, говорил Степан Арефьевич между блаженными затяжками из вонючей «козьей ножки». — Россия — она страна вольная, огромадная, ее фриц-блиц нипочем не проглотит, хошь и клыкастый он, большеротый. Надо будет по стратегии, мы и за Волгу уйдем, а не покоримся. Россия ведь не Люксембургия какая-нибудь! Той тесной нации некуда в отступ идти. А мы ежели и к Уралу откатимся, с нас все как с гуся вода.
— Эва, уже и до Урала решил топать! — усмехался Прохор, и чернущие глаза его выгорали от колючих вспышек потаенного бешенства.
— А ты не кривись, паря, не дергайся, как береста на огне, — успокаивал Степан Арефьевич. — Ты смекай: фриц-блиц чем дальше прет, тем коммуникацию свою растягивает. У него, как по пословице, получается: где тонко, там и рвется. А мы — государство ресурсное: у нас всякой народности полнешенько, и хлебушек в избытке.
— Да где ж полнешенько, откуда избыток-то? — взрывался Прохор. — Сейчас небось уже сто миллионов наших кровных людей под немцем ходят! С Украиной-то распрощались, а теперь вот, кажется, и с Доном расстанемся… Да если мы такими темпами драпать будем, то скоро вообще без хлеба, без топлива, без металла останемся! Это ж только подумать: до моих родных мест война дошла! Прямо ошалеть можно с тоски смертной. А все почему драпаем? Потому что рассуждать любим: огромадная, дескать, Расея, есть куда отступать!.. Нет, уж ты, коли воевать пошел, вгрызайся в каждый метр родной землицы! До самой последней возможности дерись! Костьми ляг, а врагу не дай вперед пройти!
В конце концов Поливанов сдавался, бормотал шутливо-покаянно:
— Ну ты, известное дело, рабочий класс, а мы — деревня, у нас сознательности еще мало…
Такими были эти два неразлучных друга, два бронебойщика — свидетели гибели своих товарищей по роте, приставшие на пыльной дороге отступления к поределой роте автоматчиков уже не существующего 945-го полка и шедшие теперь на укомплектование в район Сталинграда.
XII
Вечером 9 июля Поливанов и Жарков выбрались к донской переправе вблизи Калача.
Навстречу им из приречной балки, по каменистому изволоку, выходили бодрым строевым шагом, сочно зеленея новенькими гимнастерками, маршевые роты и батальоны.
Бойцы, все как на подбор, молодые, щекастые, шли в полной выкладке: с касками за спинами, с котелками и противогазами на боку, со скатками шинелей и шанцевым инструментом. Над их головами, взблескивая отсветами закатного неба, колыхались штыки и стволы противотанковых ружей — многозарядных, как успел отметить Прохор. Около каждой роты, оттесняя встречных солдат и беженцев, ехали на монгольских коренастых лошадях ротные командиры с прихлопывающими на боку глянцевыми планшетками.
Следом за пехотой шла полковая артиллерия. Все те же коренастые лошади, потряхивая длинными гривами, тревожно кося диковатыми глазами, тянули вверх от реки противотанковые, на резиновом ходу, пушки самоновейшего образца — низко посаженные, словно распластывающиеся по земле, и с круто пригнутыми щитами. Поторапливая лошадей, урчали на низких нотах, постреливали сизым дымком уральские тягачи и с прохладного изволока вытягивали в жаркую недобрую степь тяжелые орудия в понатыканных для маскировки еще свежих тополиных ветках с улиц Калача. А за артиллерией, на почтительном расстоянии, с натужным гулом ползли, кренясь, многотонные грузовики с красными флажками, что означало: берегись, везем снаряды и прочие взрывчатые вещества!..
Эти встречные части резервной 62-й армии были, пожалуй, последними из числа тех, которые командование выдвигало на рубежи от Клетской до Суровикина. Почти все красноармейцы в новеньких гимнастерках посматривали на шедших на «формировку» иронически, с самонадеянностью необстрелянных людей, и верили, что сами они ни за что не позволят немцам довести себя до такого жалкого вида, какой имели бойцы разбитых полков и дивизий. Их иронические взгляды бесили, их самонадеянность раздражала Прохора. Но, глядя на молодцеватых и беззаботных солдат, он не мог не вспомнить и себя в таком же состоянии бодрости, когда отправлялся на фронт, и непременной своей уверенности в лихом марше прямехонько на Берлин. И он не стал осуждать этих веселых щекастых солдат, прибывших, наверно, с Урала, может быть, и с Дальнего Востока. Он знал, что при первой же стычке с врагом с них, как окалина с металла, сойдет это наносное чувство горделивого самодовольства, вызванное новым оружием и новым своим обличьем, а из-под всего наносного и временного обнажится естественная суть человеческая, которой и придется держать испытание на истинную крепость в смертном огне. Но он был уверен: выдюжат хлопцы и станут солдатами после боевого крещения на поле брани. Ему верилось в это именно потому, что он сам выстоял и, побеждая страх смерти, побеждал врага. И, однако, теперь, когда немец уже подходил к Сталинграду, он понимал: новобранцы должны драться еще решительнее, яростнее, чем дрался он, Прохор Жарков, ибо драться по-прежнему означало — и отступать по-прежнему. Вот почему он не удержался и сказал крайнему, чуть приотставшему красноармейцу-юнцу — сказал сурово, повелительно и с выстраданным правом на эту суровую повелительность:
— Забудь, браток, что там, за Доном, за Волгой, земля есть. Здесь дерись насмерть! Дальше нам с тобой отступать некуда!
XIII
Шло формирование стрелковой дивизии из остатков 28-й и 38-й армий.
Интенданты позаботились: бойцы истребительной противотанковой роты, в том числе и Прохор Жарков, получили новое, с иголочки, обмундирование. Многие из тех, у кого «ветер в головушке воет по зазнобушке», как выразился степенный Поливанов, ходили в ближний клуб и там заводили знакомства с сельскими девчатами, танцевали до упаду. А Прохор томился по жене, по ребятишкам. И командир роты Щербатов, сам, кстати, сталинградец, сжалился над приунывшим бойцом — дал ему увольнительную на сутки. «Езжай, — сказал он сочувственным тоном земляка, — а то, может, не скоро придется свидеться с семьей».
На попутной машине Прохор доехал лишь до «Второго Сталинграда»: дальше шофер отказался везти. И тогда, благо утро выдалось хоть и солнечное, но не жаркое, с остудным северным ветерком, он решил пешком добираться до «Красного Октября», а по пути проведать брата в обкоме.
Над городом, в ясном августовском небе, патрулировали «ястребки». Мальчишки, шедшие с удочками на Волгу, все время задирали белобрысые головы. Прохор перешел с ними по Астраханскому мосту через краснобокий овраг с петлявой худородной речушкой Царицей и сразу же очутился среди высоких зданий, в сутолоке пестрой полувоенной, полугражданской жизни.
Из оврага, где в штольне помещался штаб фронта, то и дело поднимались по дощатой лестнице на Ворошиловскую улицу военные в портупеях и с планшетками, очень
