Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— А это что? — Павлик показал на большую фанеру, висевшую на стене, — женщину с ребенком на руках; они были написаны резко и твердо.
— Ах ты, — всплеснул руками Игорь. — Единственное, что забыл снять, и то заметили! Рыбацкая мадонна это…
— Неряшливо, но сильно, — сказал отец, — я ведь всегда говорил, что ты талант… Но очень неряшливо. И все-таки действует. Намазал, наляпал, ни черта сразу не поймешь, а приглядишься — пробирает. Уловил что-то. Что, а?
— Да ладно, — сказал Игорь, — чего там. Ловил, да не поймал. Удивляюсь, что ты еще что-то находишь в ней…
Отец быстро повернулся к нему.
— Это почему же?
— Понимаешь, папа, мы с тобой не совсем одинаково смотрим на искусство. Я не знаю, признал ли ты даже сегодня Ван Гога, Матисса и Петрова-Водкина, хотя наши самые закоренелые ортодоксы теперь вынуждены считаться с ними, и…
— А я и сейчас повторю, — запальчиво сказал отец, — что твой Ван Гог — это гениальный неуч, и не больше, пройди он настоящую школу, он писал бы как следует, а не мял бы форму, как вареную картошку, — вспомни его «Едоков», не калечил бы натуру. Ведь покажи его картины детям — спать не будут…
— Ну в этом ты прав — Ван Гог не изготовлял снотворное, да детям оно и вредно… А вот если его картины мешают спать вполне взрослым дядям, если кое-кого они даже будят от сна… скажи, разве это так плохо?
— Ты уводишь разговор в другую сторону.
— Нет, — сказал Игорь.
— Да, — проговорил отец. — Его форма сошла с ума, почти так же, как и сам…
— Да ведь нет же! — с горячностью воскликнул Игорь. — Нет, нет и нет! Ну как ты не поймешь — он так сильно выразил время, так изнутри: его трагизм даже в форме, в лихорадке мазка, а не только в выражении лица… Ну а Матисса к нынешнему лету ты признал или все еще считаешь, что ему следовало бы заниматься росписью обоев, а не живописью?
— Представь себе, считаю! Пестрые пятна, раскрашенные одалиски, раскрашенные пейзажики никогда не будут живописью, какие там теории ни строй, как ни рекламируй его дешевенькое величие! Без глубины проникновения, без строжайшей верности натуре ничего не получится… И скажи, кому это нужно? Устрой здесь их выставку, приведи на нее вот этих тружеников, ведь засмеют же!
— Возможно, — сказал Игорь, — а возможно, и нет. Понимание приходит не сразу, настанет время — все поймут. Только надо, чтоб такие люди, как мы с тобой, помогали им в этом, а не защищали одну манеру письма, такую, как ты говоришь, доходчивую и нужную, но такую малокровную, унылую, бессильную, давно исчерпавшую свои возможности… Да что мы тут устроили диспут, как в Манеже?
— Ничего страшного. И все-таки ты, Игорь, должен сказать, в Москве работал техничней и точней.
— А кто знает, что такое точность? Разве правда в точности?.. Ну как вас, помотало малость?
— Было, — отозвался Павлик.
— А где Тамон с Ананькой? — спросил отец. — Они ведь здесь живут?
— Чаи у кого-то гоняют, комарами закусывают. У нас комар упитанный…
Павлик хохотнул и поглядел на отца — как он к этому отнесется?
— А в общем, ты молодец, Игорь, хоть и заблуждаешься во многом, — сказал отец и вздохнул, — не ожидал этого от тебя…
— Чего? — спросил брат.
— Думал, эта поездка — сумасбродство. Думал, есть в тебе что-то от моды, от юношеской бороды, битнических песенок, кривляния и игры в своеобычность. Другие ведь так утверждают себя в этом мире…
— Случается.
— Поверь старику, я и сам без ума от всего этого! — Отец широким жестом обвел вокруг, и, очевидно, в радиус этого жеста попадало не только Широкое, но и ставник в море, откуда они только что вернулись с Павликом, и Шараново, и вообще весь этот край.
— Да, здесь ничего, — согласился Игорь.
Отец тут же накинулся на него:
— «Ничего», хорошенькое «ничего»! Да я вижу, ты совсем заелся тут, ничего не видишь и не слышишь. Ведь этим бородачам по десятке в день платить не жалко, только бы позировали! А перед этими плавнями в ноженьки упасть можно! Что за рыбаки, что за парни — какая сдержанность и безыскусственность, какая цельность характеров и переживаний! И в то же время в них такая русская, такая национальная неприхотливость и выносливость: не бог весть как живут, а нет в их душах ни капли рабства, они независимы и тверды, а я уверен, что бытовые удобства и пресыщенность некоторых народов отнюдь не способствуют укреплению их нравственных устоев и не делают их лучше…
— А где ты встречал такие народы? — Игорь подпер кулаком лоб.
— Да не в этом дело. Я хочу сказать одно: хорошо, что русские люди не придают особого значения уюту и комфорту, они по своей сути не накопители…
— Всякие встречаются.
Отец отмахнулся от него.
— Ты не хочешь понять меня: широта, удаль…
Скрипнула дверь, и на пороге показались дед Тамон с Ананькой. На столе откуда ни возьмись появилась закуска — копченая рыба, колбаса, черная белужья икра в блюдечке, большими кусками нарезанный хлеб, клубника. Игорь достал из нижней дверцы буфетика бутылку «Московской».
— Да вы что! — возмутился отец, вставая. — Сдурели?
«Видно, Игорь специально привез из Шарапова!» — подумал вдруг Павлик.
— А как же иначе? — сказал Тамон, удовлетворенно поглаживая рыжеватую бороду. — Не каждый день к сынкам отцы приезжают… — На Тамоне была свежая ситцевая косоворотка, волосы на голове были старательно прилизаны.
Отец в испуге развел руками:
— Заговор, и только! Безобразие!.. Остается подчиниться большинству…
— Так-то верней будет, — буркнул Ананька, тоже одетый во все чистое.
— А мне что делать? — спросил Павлик. — Удалиться? Да? Я ведь в обществе профессиональных алкоголиков нежелательный элемент?
— У нас полная демократия, — сказал отец, — не гоним… Так, ребята?
— А куда ж его гнать? Я в его годы в море на бабайках с батей ходил… Пусть остается, — сказал Тамон. — Да, я там Унгарова встретил. Зовет вас. Идите, говорит, юшку хлебать. Свою, собственную…
— Куда здесь юшка! — Отец обвел рукой стол, сплошь заставленный угощениями.
— Счастливо! — Павлик выскользнул из хатки.
Ему что-то кричали вслед, но он не остановился. Его не выгоняли, и тем приятней было уйти самому.
Правда, он немножко переборщил — есть хотелось до зарезу! На мгновение Павлик подумал, что неплохо бы сейчас сходить на юшку к Унгарову. Да нет, нельзя одному — начнутся расспросы про отца и брата… Ладно
