Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
— Да.
Еще повечерело. Озеро внизу неподвижно и серебряно светилось, словно возвращало природе дневное тепло.
Большой и маленький
Вечер. Сейчас телевизор смотреть да чай пить. А в Москву об эту пору ехать мало кому охота. Видимо, так рассуждали и сами электрички и потому ходили редко — Потапову предстояло ждать на платформе минут двадцать пять… Всяк, конечно, знает это томление духа, сгорбленное высиживание на лавке, тоскливые мечты о хоть какой-нибудь книжке или газетенке, сосредоточенное и пустое пересчитывание проносящихся мимо товарных вагонов.
Впервые в жизни Потапов воспринял предстоящее ожидание без сдавленных проклятий в адрес железнодорожников, без горьких сетований на забытое чтиво. Он ни к кому не опаздывал. Он улыбнулся сам себе и сел на лавку. Ему не было холодно, у него ничего не болело, сигареты — добрых полпачки — лежали в кармане… Вот съесть он, пожалуй, чего-нибудь съел бы.
И тут Потапова, что называется, осенило. Он, словно фокусник, полез в карман и вытащил последний из тех трех бананов, которые должен был отдать Тане… Долго он рассматривал и поглаживал этот нежданный подарок. Ощущал его чудесный запах…
Почему, кстати, говорят, и довольно часто: ощущал запах? Да потому что он бывает иногда просто удивительно осязаем… Теплые запахи и холодные — такое ведь тоже существует! Вот и еще одна связь, еще одна аналогия с еще одним органом чувств. А это значит… что же это все-таки значит?
Так, совершенно для себя нежданно, он погрузился в мир своих размышлений о «Носе», вынул блокнот, как делал всегда, когда чувствовал приближение хороших мыслей. Стал было писать уже известное, как он тоже делал всегда — для разгона… и понял, что занимается абсолютно не тем, что ему нужно сейчас!
Бумага и карандаш, такие надежные его помощники, именно в данную минуту были почему-то едва ли не его врагами… Но почему же, черт возьми?! Сперва додумайся до этого, а потом додумаешься и до остального… Он снова понюхал банан. Запах был чудесный, густой, сладкий… Танечкин банан… Ему припомнилась Таня, которая сидит у него на коленях, смотрит вниз, на странной формы серебряное остывающее озеро и, как всегда, наверное, видит совсем не то, что видит Потапов. И потому вопрос задает неожиданный: «А у меня кого нет, тебя или мамы?»
Здесь Потапов заставил себя остановиться. Потому что буквально видел, как его прежние рабочие мысли снимаются и улетают.
Таня осталась где-то в стороне, а он снова углубился в свою работу, в ее темный тоннель. Так, наверное, уходят шахтеры или спелеологи. Хотя это все лишь фантазия: никогда в жизни Потапов не видел ни работы шахтеров, ни работы спелеологов… Он шел не оборачиваясь по этому тоннелю, а Таня глядела ему вслед.
Странно — хотя, может, и нет! — что Таня стояла в начале его самых важных мыслей. Да, самых важных. Возможно, он думал сейчас самое важное в своей жизни… Тяжело сотрясая землю чугунными ногами, пробежал товарняк. Потапов сидел, видя его и не видя. Потом прошла электричка, пошипела дверями, подобрала с платформы народишко и уехала.
Мой поезд ушел, подумал Потапов, не ощущая по этому поводу никаких эмоций. Он встал, прошелся взад-вперед, остановился перед чем-то… Перед расписанием… В нем жили сейчас как бы два человека. Один был огромный, умный, он занимал почти всего Потапова. С наслаждением и мукой склонялся он над чудесными волнующими мыслями и аккуратно их поворачивал, обмахивал кисточкой, как археолог. Осматривал их, ища закономерность, которая соединила бы все в единое поле.
И еще в Потапове сидел другой человек. Он был жуткий практицист. Он понимал, что надо уезжать с этой станции, что не черта тут высиживать и неплохо бы в принципе покурить, да и банан, пожалуй, лучше съесть сейчас, а то заваляется…
Словом, он все знал и все думал правильно. Но поскольку он был маленький и слабый, то предпринять ничего по-настоящему не мог. Например, подвел Потапова к расписанию и даже нацелился глазами куда-то там в нужный столбец. Но глаза эти ничего не увидели, потому что упорно смотрели внутрь, в себя.
Тогда маленький человек рассудил, что поезд когда придет, тогда и придет — быстрее никак не будет. Он отвел Потапова на самую крайнюю лавку, туда, где останавливается первый вагон. Маленький человек справедливо считал, что всегда лучше выходить так, чтобы не путаться в общей толкучке.
Да, он посадил Потапова на крайнюю лавку и здесь прекратил свое существование. Потому что большой человек разрастался все невероятнее в потаповской душе… Ну конечно же, элементарная вещь, сказал он себе, элементарная, детская вещь. Когда я хватаюсь за карандаш и бумагу, я начинаю общую идею разменивать на математическую мелочь. Скажем, есть идея «Носа» и необходимо решить, как он газ «эн» отличит в выхлопной трубе их «приборчика» от газа «эн плюс единица». Вот тут необходима математика и писанина.
А сейчас мне нужно нечто качественно иное. Надо родить идею. Вот такая у меня сейчас задача. А уж потом, бог даст, разменяем ее на физико-химические гривенники и пятиалтынные.
Он еще раз пробежал весь логический ряд. Теперь уже все казалось удивительно ясно. Ну конечно же! Сейчас разбираем только вопросы общей теории. Как же можно решать задачу, не зная ее условий? Пойди туда не знаю куда?
Впереди, сверкая мощным фонарем, показалась новая электричка. Вид у нее был грозный и могучий. На мгновенье в Потапове очнулось все то древнее, копившееся тысячелетиями, что есть будто бы в каждом человеке. И вот этими глазами он увидел мчащуюся на него страшную и чудную огненную змею. Он встал со своей лавки, подошел к самому краю платформы и смотрел на грохочущее и сверкающее детище человеческого ума.
Маленький человек плакал, визжал, старался оттащить его в безопасное место. А электричка все приближалась, приближалась, тормозя, останавливаясь и словно остывая. Перед Потаповым она и вовсе остановилась — первой дверью первого вагона. Потапов вошел внутрь, сразу сел к окну и снова стал думать.
Как он ехал, как брал портфель в камере хранения, как покупал билет до Севиной дачи, как выбрал поезд, как доехал до нужной станции и вылез на перрон — этого ничего Потапов не помнил. Но, видно, маленький человечек честно и не жалея живота своего сражался за адекватность потаповского поведения.
Он увидел себя лишь на асфальтовом шоссе — том самом, которое ведет к дачной улице Ломоносова. Он даже остановился, здоровенный человек, посреди этого шоссе в свете фонаря. Народ, который
