Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
— Вы, наверно, хороший?
— Да как сказать…
— Как вас зовут?
— Колей. А вас?
— Клава.
И Иванов тотчас предложил встретиться. Такой прыти он сам от себя не ожидал. Но Клава восприняла предложение благосклонно. В тот вечер в дивизию приехала армейская кинопередвижка, и они условились посмотреть вместе фильм, а после пройтись и подышать воздухом.
— Значит, встречаемся у клуба?
— Я буду там ровно в восемь.
— А как же мы узнаем друг друга? — встревожилась Клава.
Иванов, не раздумывая долго, нашелся. Предложил девушке пройти к клубу с газетой в руке. Сам же он срежет себе трость, очистит от коры, чтобы белая была, и по этим предметам они сориентируются. Девушка отозвалась о находчивости «лейтенанта» одобрительным восклицанием и положила трубку. А «лейтенант» клял уже себя в душе, не представлял, как будет оправдываться; сердце стыло при одной мысли, что все может лопнуть из-за пустяка. Он уже ревновал Клаву к Кремлеву, который стоял рядом и таращил плутоватые глаза, к Бугаеву, к телефону — ко всему, что могло вызвать хотя бы намек на подозрение. Он не видел ее, не мог представить себе ее лица, выражения глаз, но был уверен, что какой бы прекрасной он ни представлял ее себе, все равно рисунок его воображения померкнет перед действительностью.
— Ты не на шутку втюрился, — заметил Кремлев и солидно посоветовал: — Башку, даже если это набалдашник, ни при каких условиях терять не надо. По голосу она икона, кланяйся ей, но лба не расшибай.
— Проваливай вон, мелкота! — вскипел Иванов.
Подошли другие бойцы. Коршуном налетел Бугаев:
— Кавалер несчастный. Трепач первой марки! Ишь, осрамил как меня перед связью! «Ухи подставляет к нашему разговору». Эх, ты, а еще курский соловей. Не ухи, а уши! — и с полным пренебрежением окончательно пригвоздил Иванова. — «Лей-те-на-нт»! Барахло.
Иванов не осмелился возражать Бугаеву. Забился в угол землянки, втянул голову в плечи, вперил взгляд под ноги.
— А она хоть красивая, эта самая, из-за кого ты нас, своих дружков, в нуль без палочки поставил? — спросил вдруг миролюбиво Бугаев.
Иванов доверчиво поднял виноватые глаза. Он и сам не знал, какая из себя девушка, но отчеканил уверенно:
— У нее знаешь, брат, какие слова! Будто сам ювелир их обтачивал, сверкают, как каменья, и душу греют.
— Тогда другой изюм, — сразу поостыл Бугаев.
Готовили Иванова к свиданию всем взводом. Отыскали новую гимнастерку, подшили белоснежный подворотничок, почистили и отгладили брюки. Кремлев вылил на него полфлакона моего одеколона. А Бугаев отдал свои карманные часы с цепочкой. Но когда все уже было готово, оглядывая Иванова со всех сторон, все вдруг увидели, что на ногах у него ботинки с обмотками.
— Нет, это, брат, для комсостава не годится, — забраковал Бугаев.
По землянке прокатился смешок. Потеплело и в груди Иванова. Единственным обладателем сапог во взводе был Кремлев, но отобрать их у него — значило лишить парня на всю жизнь радости. Щеголял в них Петя, берег их как зеницу ока; сам Черномор холоднее относился к своей бороде, чем Кремлев к сапогам.
— Иди в обмотках, не велика беда, — сказал он Иванову.
— Да ты что? — уставился на Кремлева Бугаев. — Опозорить всю нашу службу хочешь? На свиданье идти в обмотках — срам один. Да еще кабы ноги были у этого парубка, а то черт-те что! Кавалерист. У нас бы его ноги бабы заместо рогача в печь совали.
— Ты, Бугаев, и хрыч же, — отозвался Иванов. — В одной руке пряник держишь, а другой — под дых даешь. Как же на тебя не обижаться?
Но тот не обратил внимания на реплику Иванова, сказал Кремлеву:
— Не скупись, Петя. Одень и пенек — будет паренек. Гляди, и наш покрасивеет. Раз сердце защемило, то лучше не перечь ему: может, тут его судьба.
Петя сердито сбросил сапог:
— Меряй!
— Спасибо тебе. Вот выручил!
Обливаясь потом, Иванов натянул на саженную ногу сапог. Бугаев осведомился:
— Ну как, жмет?
— Давай второй. У меня женский размер.
Кто больше вспотел, хозяин сапог или Иванов, трудно сказать. Но когда последний прошелся, точно ступая по шаткому мосту, кто-то из солдат под общий хохот съязвил:
— Списывай, Петя, красу твою в БУ, поминай, как ее звали.
— Не жмет! Ей-богу, не жмет, — божился Иванов.
— Оно и видно.
— Был бы другом, еще капельку духов у лейтенанта взял, — повернулся Иванов к Пете. — А то тут, пока с вами торговался, потом всего прошибло.
— Цыганская порода у этих курян, — рассердился Бугаев. — Иди уж, коли собрался.
В назначенное время, вооруженный свежевыстроганной белой тростью, Иванов был на месте. У землянки-клуба толпились солдаты, группами стояли офицеры в ожидании начала фильма. Иванов огляделся по сторонам, небрежным движением достал из кармана часы, громко щелкнул крышкой и опять спрятал их. Клава опаздывала. Нетерпение рождало страх: что если не придет? Но не успел он подумать об этом, как заметил у входа в клуб одиноко стоящую девушку с газетой в руке. Невысокого роста, веснушчатая, курносая, невзрачная. Трость Иванова метнулась за спину. Глаза девушки скользили по лицам командиров. Иванов разглядел ее с ног до головы, но будто к земле прирос: теперь уже страх быть узнанным ею подавил в нем способность как-то распоряжаться собой, и он, чтобы скорее улизнуть, стал пятиться назад.
— Осторожнее! — крикнули ему.
Он оглянулся и оказался нос к носу с капитаном Сосновым.
— Виноват, товарищ капитан. — Иванов вытянулся по стойке смирно, прижимая трость к ноге.
— Вы, милок, глаз лишились? Чуть с ног не сбил! Ба, да ты с тростью? Каков кавалер! Чей солдат?
Иванов растерялся окончательно.
— Чей солдат, спрашиваю?
— Я из подразделения старшего лейтенанта Метелина.
Соснова передернуло, он повернулся к стоящим рядом офицерам.
— Известно. Каков поп, таков и приход. Уж эти мне вносовцы! Бездельники. Придется доложить генералу.
— Разрешите идти?
Соснов забрал у Иванова трость.
— Идите.
Нырнув в толпу бойцов, Иванов машинально оглянулся: не приметила ли связистка? Его трясло, как в лихорадке, едва унес ноги. Зато Петя Кремлев, посланный Бугаевым проследить незаметно за «порядком», выстоял до конца развязки. Некоторое время Клава скучала в одиночестве и вдруг обратила внимание на белую трость у Соснова. Не колеблясь, решительно подошла к капитану, лицо ее осветилось улыбкой.
— Коля?
Соснов оглянулся.
— Добрый вечер, товарищ капитан. Вы, оказывается, настоящий хозяин слова, пришли все-таки.
Соснов покосился на приятелей. Клава продолжала улыбаться:
— Теперь понятно, какой вы временный командир взвода.
— Позвольте, откуда вам известно мое имя?
— А эта газета и ваша трость вам ничего не говорят? Вы же сами назначили…
Соснов покраснел. Офицеры весело зашумели.
— Не отпирайтесь, капитан.
— Газета и трость полны тайного смысла.
— Вам везет, Соснов!
— Берите его за бока, девушка, чтобы не увиливал. Знаем мы его!
— Погодите вы! — крикнул Соснов. И Клаве: — Черт возьми! Это что еще за комедия?
Клава напряглась, что-то в ней будто оборвалось:
— Как вы со мной разговариваете, товарищ капитан? Я же женщина.
— Вы солдат, — отрезал Соснов. — Кру… Идите!
И тут только Клава поняла, что доверчивость завела ее в непролазную трясину: кто-то зло подшутил. Она сжала голову руками, будто пряча глаза от стыда, убежала.
«Кто же это? Кто же это?» — плакала она.
А виновник сидел в блиндаже и не мог стянуть с набрякших ног сапоги. Подоспевший Кремлев кудахтал над ним:
— Осторожнее, голенище оторвешь!
Иванов как-то весь померк, глаза потускнели, словно хворь одолевала его.
— Надо же было, чтобы товарища капитана тоже Николаем звали, — сокрушался он.
Вокруг теснились солдаты, комментируя и горя любопытством. Бугаев, видя, как мучается Иванов, снимая сапоги, покачал головой:
— Эх ты, женский размер!
— Э, Бугаев, история!
— Что еще за история?
Иванов неопределенно пожал плечами.
— Очень прискорбная, — ответил за него Кремлев. — Гляжу, лицо засиженное мухами, нос, как старый стоптанный валенок, и приманки никакой в глазах.
Разочарованный Бугаев хлестнул Иванова словами:
— Брехло! Пули отливал — ювелир, упоение…
Иванова будто в живую рану толкнули, вскочил он бешеный, схватил Кремлева за грудки и яростно прошипел:
— Гляди у меня, сопляк! И ты тоже, — люто покосился на Бугаева. — Не троньте ее. Красивше Клавы на свете никого нет. Запомните это!
Солдаты один за другим покинули блиндаж.
Вечером звонил Соснов, требовал меня, но я гостил у Санина. Иванова капитан засадил на пять суток на дивизионную гауптвахту.
