Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
Солдаты один за другим покинули блиндаж.
Вечером звонил Соснов, требовал меня, но я гостил у Санина. Иванова капитан засадил на пять суток на дивизионную гауптвахту.
— Но это не самая страшная беда, — рассказывал Бугаев. — Связи нам коммутатор с живым миром не дает. Клава нашего Миколашки оказалась там начальником, коммутатором ведает. Бойкот девки объявили «Воздуху».
История эта, однако, имела свое продолжение. На следующий день я давал объяснение генералу. Иванову было добавлено еще пять суток ареста. Уходя из штаба и столкнувшись с Сосновым, я не утерпел, посоветовал ему не вводить людей в заблуждение своей внешностью.
— Что ж, прикажете мне изуродовать себя? — спросил он.
— Нет, очистить хотя бы на капельку то, что находится под позолотой, — ответил я.
Но он притворился, что ничего не понял.
Клуб, или Дом офицеров, как его именует Звягинцев, стал поважнее неоткрытой архимедовой точки опоры, с помощью которой можно опрокинуть земной шар. И надо воздать должное разуму, который предусмотрел в сложном и путаном механизме фронтовой жизни и это звено. Фильмы, художественная самодеятельность, лекции, вечера встреч с героями переднего края и боевой учебы, наконец, регулярные информации генерала о состоянии дел в дивизии и на фронтах, просто его беседы с рядовыми и командирами о самочувствии создавали необходимый тонус настроения. Генерал Громов — командир дивизии, человек железной закалки, широкой души, живой и деятельный, — понимал и использовал это. Каждого командира он старался держать на примете, знал его слабости и сильные стороны. Он не сомневался в стойкости своих офицеров, но настроение их в связи с общей обстановкой было не ахти какое, и это, естественно, сказывалось на настроении бойцов; иногда без личного вмешательства Громов мог круто все повернуть. Главным рычагом, приводом был клуб. И если Звягинцев поначалу видел в клубе учреждение увеселительное и только увеселительное, то генерал, не отвергая этого, имел в виду более дальний прицел. Он вменил в обязанность командирам полков, батальонов, отдельных дивизионов и других служб передовой и второго эшелона лично присутствовать на сборах в клубе с семи до одиннадцати вечера ежедневно и в обязательном порядке. Косному, консервативному человеку это казалось безрассудной причудой вышестоящего лица: передовая в любую минуту могла забурлить… «Сделайте так, — парировал генерал, — чтобы временное ваше отсутствие не сказалось пагубно на положении дел. В противном случае вы плохой командир, и рано или поздно у вас все равно что-нибудь стрясется». Но вскоре без генеральских доводов все убедились в непреложной истине: общение — целесообразно. Происходило как-то само по себе: люди становились человечнее, более горячими спорщиками, убежденнее, увереннее.
Я тоже стал завсегдатаем клуба. Ближе сошелся здесь с подполковником Калитиным. Он, оказывается, известный писатель. Я многое прочел его, но не предполагал, что Калитин-писатель и Калитин-редактор — одно и то же лицо. Беседовать с ним — удовольствие. Он нетороплив в мыслях, но пишет Лучше, чем говорит; любит подвергать сомнению суждение других. Пристрастие к анализу заводит его иногда в таежные дебри. Удивительный народ художники: обязательно у них две стороны одной и той же медали, то поразят гениальностью, то вдруг не отличишь их от ремесленника; они стремятся залезть тебе в душу, вывернуть ее наизнанку, претендуют на право критиковать всех и не терпят малейших замечаний в свой адрес. Калитин окончил высшую партийную школу, когда-то пахал землю, знает, что такое кусок хлеба. Кажется, все данные в нем есть для того, чтобы всегда оставаться трезвым, но и он поразил меня сегодня. Встречаю его хмурым, неразговорчивым, уткнул взгляд в землю. Видно, думаю, газета допустила какой-то ляпсус. И вдруг он говорит: «Все больше и больше волнует меня судьба человечества! Ведь все будет к чертовой матери сметено, если не остановить. Все поставлено на карту, ходим по острию ножа. Черт возьми, так и не дадим человеку достичь совершенства — все рабы. Одни — рабы похоти, другие — власти, третьи — глупости».
— Вы, товарищ подполковник, раб своего настроения, — заметил я.
Он с сожалением многозначительно качнул головой. И тут же спросил, резко изменив тон:
— Да, а как вам понравился мой очерк? «Правда» опубликовала. На целую полосу!
— Не в моем вкусе, — сказал я. — Впрочем, о вкусах не спорят.
— В искусстве спорят, — возразил Калитин и уже шутя добавил: — Когда речь заходит о моей вещи, я готов драться до утра, черт возьми. А вообще вы плохой дипломат, взяли и пульнули человеку в лицо неприятность.
— Будь я дипломатом, я бы стал похожим на вас.
— Это почему?
— Дипломат и писатель имеют много общего: один и второй — честные люди, но в одинаковой мере лгут — один за пределами своего отечества в интересах отечества, второй — в пределах, тоже в интересах отечества. Однако первый лжет и не верит, а второй лжет и убежден, что говорит правду.
— Вы не слазите со своего конька — хотите задеть меня. Но имейте в виду, если бы исчезли вдруг дипломаты и писатели, в мире воцарился бы кавардак, сосед лез в драку на соседа, и беспросветная тупость стала бы явлением обычным и нормальным.
— Берегитесь, из ваших слов я могу сделать неблаговидный вывод — сочинительство правит порядком?!
— Какой бы вывод вы ни сделали, мой друг, запомните одно — сказал Калитин, — вымысел и домысел — сила, которая людей делает людьми, не позволяет им биться лбом о стенку.
В клубе — лекция о международном положении и концерт. Полно народу. Выдающиеся, успевшие прославить себя командиры, командиры-труженики и просто обыкновенная посредственность, облеченная властью высокого положения и чина, офицеры по призванию и по стечению обстоятельств забили все проходы в зал. Лекция разожгла страсти: волновал один вопрос — когда будет открыт второй фронт! Точного ответа не дал лектор, его тем более не могли дать слушатели: они ощущали лишь его острую необходимость. Гитлер готовил секретное оружие, способное начисто стереть с лица земли жизнь; ждали химической войны — на переднем крае найдены снаряды с отравляющими веществами. Зарубежная пресса, радио трубят о переговорах Сталина с Черчиллем.
— Завидовать нашим не приходится. Быть на положении просителя — всегда скверно.
— На бога надейся, а сам не плошай. Да еще если этот бог английский: пока поможет, нас не опрыскают ипритом, а обольют.
— Американцы более деятельный народ, надо ждать оттуда ветра.
— Они не мы, дураки. Эгоисты — всё для себя!
— Американцы и англичане — злая шутка истории: двоюродные братья, которые готовы в любую минуту сунуть друг другу в карман лягушку. Хотя внешне родственности их можно завидовать. Для этих сукиных сынов вопрос решен: Россия выбита из седла, и между ними уже бушует негласная драчка — кому быть первым. Те и другие будут держать нас на голодном пайке.
— Надо же наконец полагать и верить, что мы тоже кое-что имеем!
— У меня, например, в полку на химскладе, кроме десятка бутылок с противотанковой горючей жидкостью, ничего нет.
— На Волге дела швах!
— Да, там немцы жмут на всю железку.
— Однако не от сладкой жизни хватаются они за секретное оружие и газы?
— Гитлер приезжал в Ржев. Закатил победную речь.
— На это он мастак. Страдает хроническим словесным поносом. Но от речей не становится слаще: в Германии объявил тотальную мобилизацию — всех под метелку.
— Не черните слишком! Факты есть факты. Шапками их не закидаешь. А если будет это самое секретное оружие, кстати, это не фикция, то немецкому фашизму не ищите предела. Фашизм, кричим, фашизм, а под ружьем и правые, и левые, и социалисты, и демократы — вся Германия. И кто знает, куда заведет кривая, но победы скоро не видать.
— Вы пессимист, майор.
— Нет, просто стараюсь носить башку на плечах, чтобы различить в шуме и треске возможное и реальное.
— Сила в молчании, а не в крике.
— Мы тоже по-настоящему научились мало говорить только сейчас.
— А как же все-таки насчет победы?
— Я лично впереди не вижу пока просвета.
— Солдаты — точный барометр: они судят верно!
— Вот именно! Проснулся сегодня утром и спрашиваю у ординарца: «Колька, когда война кончится?», отвечает: «Как сказать, товарищ подполковник, конца не видно. Вот когда немца побьем, тогда и войне конец. А вы как думаете?» «Как и все, — отвечаю. — Фашистов надо бить. И чем скорее, тем лучше». «Это верно, — поддержал Колька. — Кислых щей мы еще хлебнем».
— Вы, товарищ подполковник, долго собираетесь воевать!
— Я пытаюсь, как и майор, смотреть трезво реальным фактам в глаза.
Но майор неожиданно переменил разговор:
