Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара
Усталость давала о себе знать все сильнее. Он понимал, что вряд ли выйдет на газотрассу раньше полуночи, догнать же тех двоих до газотрассы не успеет тем более. Конечно, и те двое вряд ли сядут на попутную машину в ту самую минуту, в которую выйдут на зимник: сейчас, под Новый год, до которого оставалось несколько часов, движение не особенно оживленное… Впрочем… кто знает?.. Быть может, на газотрассе их ждет автомобиль?.. Ведь однажды они уже воспользовались машиной… Куда ушел третий? Быть может, как раз за транспортом?..
Все так же сыпался мелкий колючий снег, правда, пореже, и видны были, хотя и тускло, редкие звезды. Большую Медведицу было видно очень хорошо, а впереди, над дорогой, зажатой с обеих сторон соснами, висела Венера… кажется, Венера… «Доберется ли Редозубов?»
Капитан не знал, что Редозубов находился теперь всего лишь в трех километрах от ветки, двигаясь параллельным курсом по лесосеке.
7
Лидеру казалось, что силы оставили его навсегда. Лес не кончался, дороги не было, холодные черные деревья слились в сплошную непроглядную тьму, каждый шаг давался с огромным трудом. Он опустился в сугроб, бросил чемоданчик и подумал: «А может, хватит?» Колени и голени были мокрыми от забившегося в валенки снега. В самом деле, зачем все это? Что видел он в жизни, чтобы так уж держаться за нее? Лишь последние идиоты могут думать, что преступная жизнь заключается в шикарных ресторанах, красивых ветреных женщинах и веселых отчаянных «делах», перемежающихся «отпусками» — отсидкой в тюрьмах и колониях.
У нас в стране никогда не было преступных империй, какие существуют ныне на Западе, но уголовный мир существовал когда-то и у нас. Мир со своими территориальными притязаниями: бертенами, кухерами, малинами, барахолками, со своими специалистами, маровихерами, домушниками, медвежатниками, громщиками, вздерщиками, блатырями; со своими орудиями труда: вертунами, волынками, фомками, уистити, гитарками; со своими женщинами: алюрами, хипесными кошками, гарандессами, бетами и бланкетами; со своим воровским «законом» и даже своим языком — блатной музыкой. Подобный мир существовал когда-то и у нас — Лидер застал лишь его осколки: в самом конце войны да несколько первых послевоенных лет. Наверное, можно было сбыть когда-то полторы сотни шкурок барыгам-перекупщикам — ныне это мероприятие с самого начала обречено на провал… Впрочем, о «законе» следует сказать особо. Конечно, тот, кто не знает преступников изнутри или не сталкивался с ними по роду своей службы, может думать, что у них развит дух товарищества и взаимовыручки. Между тем, закон у них один: любой ценой спасай свою шкуру, уж Лидер-то знал, что это такое. Не раз продавали его «свои в доску», чьи дела он брал на себя, с кем делил последнюю пайку и хлебал одну баланду. Нет, тюремная миска— далеко не солдатский котелок.
Воспоминание высветилось ярко, как луч… Последняя предвоенная зима… Любытино… Колхоз «Красный остров»… Дед запрягает каурого… «Сдержишь, Васька?» «Сдержу-у!» Рядом в кошеву садится мать в модном городском пальто, предметом зависти всех любытинских женщин: надо же, Дунька Мазикова выскочила замуж за ленинградского кузнеца, дом — полная чаша, живет — словно королева… Жеребец берет с места в галоп… Мать смеется, но Ваське не до смеха… вожжи рвутся из рук… И тогда Васька — это он запомнил очень хорошо — подхлестывает вожжой и без того понесшего жеребца: для того, чтобы хоть в чем-то проявилось его управление конем… Кошева опрокидывается. Васька летит в сугроб… Мать успевает подхватить вожжи… Ваське не больно, и плачет он от обиды… Мать хохочет… веселая, красивая, счастливая…
Лидер понял, что замерзает. Память, как луч… луч-воспоминание… Небо вдруг озарилось, меж черных сосен мелькнули огоньки, и Лидер, наконец, сообразил, что свет ему не привиделся: он сидел в каких-нибудь тридцати метрах от магистрали. Попытался встать — ноги непослушно подкосились, словно от голодухи, но теперь уже Лидер знал, что на эти-то тридцать метров сил у него хватит…
Две машины прошли совершенно бесшумно. Хотя скрипел под валенками снег, трещали сучья, но шум лесовоза — рев двигателя и мерзлый хруст хлыстов — Лидер, конечно, расслышал бы… Значит, опять шли легковые машины. Легковые машины. В новогоднюю ночь. На лесовозной магистрали. Значит, опять милиция. Больше некому ездить в новогоднюю ночь по лесовозной магистрали.
К тому времени, когда он выбрался на снежный отвал у обочины, справа мелькнули в последний раз красные огоньки, и тут же, в той же стороне, явственно послышался рокот мощного мотора, затем вспыхнули фары, и Лидер догадался: на сей раз лесовоз. Автопоезд шел навстречу легковым машинам и, видно, гасил дальний свет при разъезде.
Лидер подхватил чемоданчик и вышел на магистраль. Другого выхода не было. Лидер знал, что лесовоз на магистрали не остановится, поэтому он просто повернулся спиной к фарам и пошел зигзагом по середине дороги, как пьяный; теперь тяжелый автопоезд не мог его объехать без риска сбить одним из коников прицепа.
Раздался длинный воздушный сигнал — водитель заметил Лидера. Еще через мгновение заметно на слух упали обороты двигателя — шофер, видно, понял, что пешеход с дороги не уйдет. Раздался еще один сигнал, затем визг тормозов — Лидер обернулся, яркий свет ударил в глаза, и тут же послышалась яростная брань водителя:
— Ты что, очумел, твою дивизию!.. У меня всего два колеса тормозят!.. Залил шары, так сиди на месте, а нечего по ледянке шарашиться.
Лидер подошел к левой дверце — правую, он знал, все равно открыть снаружи нельзя.
— Друг! — сказал он. — Помоги, друг! Понимаешь, надо!
Водитель на секунду онемел. Будучи совершенно уверен, что пешеход — подгулявший вздымщик, решивший прошвырнуться в поселок и добавить еще, шофер растерялся, услышав трезвый взволнованный голос. Что-то, может, действительно случилось у этого человека, вышедшего на ледянку, и водитель сказал:
— Да чего там… Садись…
Щелкнул замок правой дверцы. Лидер обежал машину перед радиатором, закинул в кабину свой чемоданчик, вскарабкался на высокую подножку… Водитель тронул машину. Это был ничем особо не примечательный, длинноволосый, как теперь многие, молодой человек в рабочем полушубке, в сдвинутой на затылок ондатровой шапке, но к шоферам у Лидера было особое отношение. Тот безвестный ленинградский шофер с черным от бессонницы лицом, с запекшимися губами, в промасленной телогрейке и в серых солдатских валенках, шофер, спасший жизнь полумертвому от голода и холода Ваське Хромову и еще, наверное, сотням таких же ребятишек и, быть может, погибший потом в обратном рейсе в осажденный город, — тот ладожский шофер навсегда оставил в душе Лидера чувство священного преклонения перед людьми этой профессии. Пусть и отдаленно не напоминал мощный КрАЗ побитую на торосах, окрашенную в белый цвет сорокасильную полуторку, пусть лесовозная ледянка не походила на ледовую ладожскую магистраль… что-то общее было в этих машинах и в этих водителях…
В предпоследнюю сидку в лесной колонии Лидер работал на погрузке хлыстов. Случайно услышав разговор двух осужденных, собиравшихся проткнуть баллоны на автомобиле, водитель которого — вольнонаемный — отказался привезти «подогрев» (водку), Лидер как бы ненароком отпустил трос лебедки и, когда пачка пошла вниз, заорал благим матом, пока не подбежал контролер. Баллоны были спасены, но те двое, видно, догадавшись, в чем дело, едва не устроили Лидеру темную — спасло его чудо: на другой день обоих по каким-то соображениям перевели в другую колонию. Казалось бы: стоили эти проклятые баллоны собственной жизни или хотя бы ободранных в кровь ладоней?.. Но Лидер видел в Ваганове шофера с обмороженными руками— шофер заклеил на ледяном ладожском ветру пробитую пулей камеру.
Тогда, в Ваганове, зимой 42-го, Ваське Хромову крупно повезло: его и еще одну закутанную до глаз девчонку посадили в кабину. Из люка, проделанного напротив коллектора, в кабину нагнетался вентилятором теплый воздух, но главное — шофер отдал им остатки ржаной болтушки на донышке солдатского котелка. В кузове, на узлах и чемоданах, ехали еще пятеро — троих из них сняли в Кобоне мертвыми, заледеневшими на ветру.
Девчонку звали Кира Александрова — об этом спросил у нее шофер, пытавшийся занять их разговором, быть может, чтобы самому не уснуть за рулем. Ночь была относительно спокойной: полуторка благополучно переправилась через трещину на 9-м километре, а затем, когда на полпути налетели бомбардировщики, их отогнали наши зенитчики. Девчонка сидела, вцепившись в Васькину руку, — наверное, в нем она видела последнего защитника: отец ее погиб в первые недели войны, мать умерла три дня назад на Финляндском вокзале, не дождавшись посадки в поезд, шедший к Ладоге.
— …Нюрине-то?.. — прорвался вдруг голос водителя. — Эй, парень, да ты спишь, что ли?..
