Владимир Михайлов - Выстрел на Лахтинской

Выстрел на Лахтинской

Автор повести — профессор, доктор медицинских наук. Читателю он известен по книгам «Алый парус жизни», «Неутомимые искатели». В жанре приключенческого рассказа выступает впервые. Произошло несчастье — у себя в доме убит профессор, преподаватель медицинского института. Что это — убийство, самоубийство? По мере того, как автор ведет «расследование» этого случая, читатели смогут найти ответ на этот вопрос.

Всякое новое изобретение раскрывает и подтверждает предвидение какого-либо человека; во все времена действию предшествовала мысль.

ОТ АВТОРА

В повести рассказывается о действительных событиях имевших место в Ташкенте около 60 лет назад. Фамилии главных действующих лиц изменены. Некоторые события смещены во времени. Прообразом центрального персонажа повести профессора Панкратьева был заведующий одной из кафедр медицинского факультета САГУ о загадочной смерти которого много писали в то время

Он один из первых начал работать в области реанимации. Реанимация — значит оживление. Профессор утверждал, что возможно оживление тканей, в которых сохранилась скрытая жизнь, и доказал это в опытах на нервах лягушки. По его мнению, в дальнейшем будет возможно и оживление головного мозга, клетки которого первыми погибают в результате прекращения снабжения кислородом.

Другим направлением его исследований было прижизненное промывание крови при интоксикациях организма.

Хотя эти исследования представляют сейчас интерес лишь исторический, и профессор, к сожалению, во многом ошибался, однако его мысль о прижизненном промывании крови, или, как теперь говорят, гемодиализе, вернулась в медицину в новом качестве. Созданная в 60‑х годах искусственная почка есть ничто иное, как аппарат для прижизненного промывания крови, удаления из нее всевозможных шлаков и вредных веществ.

Реанимация за эти годы выросла в важную отрасль медицины, отделения реанимации имеются теперь во всех крупных больницах.

Познакомившись с научными документами и материалами судебного дела, касающимися загадочной смерти профессора, я и решил написать повесть, которую предлагаю вниманию читателя. Хотя повесть и основана на документальных материалах, она не является простым отражением фактов и событий. Автор использовал свое право на художественный домысел и обобщение.

1

5 августа 1927 года народный следователь Георгий Викторович Сазонов как всегда ровно в 9 часов утра открыл своим ключом небольшой кабинет во втором участке милиции города Ташкента. Это был высокий полный человек лет сорока с длинными казацкими усами и наголо обритой головой. Из-за давней болезни сердца он страдал одышкой и сейчас, поднявшись на второй этаж по крутой лестнице, тяжело дышал.

Врачи запретили ему курить, но Сазонов считал свою работу нервной и требующей напряженной работы мысли, а курение успокаивало его и помогало сосредоточиться. Свернув козью ножку, он глубоко затянулся, затем отворил окно — несмотря на ранний час было уже довольно жарко — и вынул из сейфа дело о квартирной краже.

Дело было несложное: вор сознался, краденые вещи обнаружили. Материалы можно было передавать в суд. Не успел Сазонов углубиться в обвинительное заключение, как его вызвали к телефону.

Плотно приложив трубку к уху, он услышал глуховатый голос дежурного по городскому управлению милиции.

— У себя на квартире по улице Лахтинской застрелился профессор медфака Панкратьев. Начальник уголовного розыска просил вас выехать на место происшествия.

— Судебный эксперт предупрежден? — спросил Сазонов.

— Эксперта вызвали. С минуты на минуту подойдет и фотограф.

Доложив начальству, что уезжает, Сазонов грузно опустился в милицейскую двуколку и попросил поднять тент, так как уже сильно припекало. Минут через пятнадцать он подъезжал к Лахтинской. Эта тихая улица с двумя рядами одноэтажных домов находилась недалеко от театра оперетты. Вдоль улицы были высажены тополя, а кое-где и фруктовые деревья. Многие домики были окружены садами.

У дома 19, ничем не отличавшегося от остальных, молодой милиционер сдерживал любопытных. Здесь были домохозяйки с корзинами, они, видимо, возвращались с базара, какой-то старик в пижаме и галошах на босу ногу, две старушки, одетые несмотря на жару в темные шерстяные платья, несколько любопытных школьников с потертыми ранцами за плечами.

На крыльце небольшого особняка Сазонова встретил агент[1] уголовного розыска — высокий представительный мужчина в ладно сидевшей на нем милицейской форме. Рядом стоял судебный врач Будрайтис в светлом, хорошо выутюженном костюме с аккуратно повязанным галстуком и в начищенных до блеска ботинках.

Будрайтиса хорошо знали в уголовном розыске: он был весьма квалифицированным судебным экспертом, его заключения всегда были тщательно обоснованы. Сазонов не раз сталкивался по службе с этим милым и приятным человеком и обрадовался, что и теперь будет работать с ним.

Агент доложил, что в половине девятого утра в милицию позвонил гражданин, назвавшийся Турбиным, и сообщил, что его зять профессор Панкратьев покончил с собой.

Сазонов прошел в небольшую переднюю. Первое, что ему бросилось в глаза, был револьвер, лежавший рядом с коробкой папирос на полированном столике. На вбитой в стену деревянной вешалке висел темный мужской пиджак. Открыв дверь в спальню, следователь быстро окинул взглядом комнату и увидел на полу у никелированной кровати труп пожилого мужчины. Матрац, на котором находилось тело, был покрыт белой простыней, обильно залитой кровью. Покойный лежал лицом вниз, подогнув под себя правую руку, левая была согнута в локте. На рубашке темнели пятна запекшейся крови.

Сазонову пришлось призвать на помощь всю свою выдержку — зрелище было малоприятное. Говорят, что со временем можно привыкнуть к смерти, но теперь, после семи лет работы в милиции, Сазонов хорошо знал: это к нему не относится. Сам он был из крестьян Тульской губернии, во время войны переехал в Ташкент и устроился в железнодорожные мастерские.

Работал он добросовестно, старательно и вскоре стал бригадиром. Во время Осиповского мятежа принял активное участие в его подавлении. В 1921 году Сазонова пригласили в партийный комитет мастерских и предложили перейти на работу в милицию, где нужны были сотрудники. Он согласился. После окончания курсов следователя Сазонова направили работать во второй участок милиции вначале стажером, а затем и самостоятельно.

Он был человеком спокойным, дотошным, как говорят, «звезд с неба не хватал», перед начальством не заискивал, и в то время, как некоторые его товарищи по учебе уже выдвинулись на руководящую работу, а кое-кто даже переехал в столицу, Сазонов все еще продолжал служить в той же должности, с которой начал.

Сотрудники управления милиции считали, что ему не хватает «гибкости ума», однако каждое дело он расследовал тщательно, старался разобраться в мотиве преступления, хотя это и не всегда ему удавалось: его версии обычно оказывались очень уж прямолинейными. Правда, чаще всего Сазонову приходилось расследовать мелкие кражи, драки на почве семейных ссор, хулиганство, иногда заканчивающееся поножовщиной.

И вот теперь он подумал о том, что дело, предстоит канительное, хлопотливее, придется долго разбираться в причинах самоубийства, ведь застрелился известный профессор университета, а чего ему стреляться, если, судя по всему, жил он совсем неплохо, да и к тому же недавно женился на молодой женщине.

...Одно из окон в сад было открыто. Из окна были видны фруктовые деревья, кусты виноградника, усыпанные спелыми крупными гроздьями, небольшой цветник из белых и желтых хризантем. Поближе к забору росли красивые белые каллы. Легкий ветерок надувал ситцевую занавеску. Со двора доносился собачий лай.

— Здесь никто ничего не передвигал, приезжал только врач скорой помощи, но он констатировал смерть профессора и, по его словам, ничего не трогал. Я созвонился с ним, фамилия врача, — агент сверился со своей записной книжкой, — Пастухов. Вдова Панкратьева утверждает, что муж покончил с собой на почве семейных неурядиц. Предварительный осмотр места происшествия показал, что замок входной двери имеет царапины.

— Причина их установлена?

— Пока нет, просто не было времени.

Осторожно обойдя тело, Сазонов подошел к открытому окну, посмотрел в сад, постоял немного в задумчивости, затем вышел в переднюю и взял со стола револьвер[2]. Это был старенький шестизарядный «Смит и Вессон». Пятен крови на нем не было. Сазонов, завернув револьвер в газету, спрятал его в портфель и затем перешел в кабинет профессора.

Стены просторного кабинета были оклеены светло-зелеными обоями. На стеллажах ровными рядами стоял книги не только на русском, но и на французском и немецком языках, было много аккуратно переплетенных немецких журналов. Письменный стол орехового дерева был завален бумагами. Рядом стояло вертящееся кожаное кресло.