Илья Маркин - На берегах Дуная
— А ваш будет… Красная Армия будет взрослый мадьяр в Сибирь отправляйт? Зольдат, воеваль который, расстреливайт?
— Нет, — не изменяя тона, ответил Шелестов. — Советская Армия не мстит. Военных преступников мы судить будем. А простые солдаты домой пойдут. А наша Сибирь очень хорошая страна. Напрасно вас пугают ею.
— Так, так, — поддакивал мадьяр, ловя каждое слово генерала.
— А кто у вас возглавляет работы по очистке дорог? — спросил Шелестов.
— Возглавляет? — переспросил мадьяр, и перед ним сразу всплыли последние дни, когда родное село заняли советские войска. Он видел испуганные лица односельчан и слышал назойливый шопот о зверствах русских. И сам он боялся встречи с теми, с кем воевал и чьи города и села превратили в развалины такие же мадьяры и немцы, как и он сам.
Как крот, сидел он, мадьяр Ференц, в подвале, когда пронеслись по селу советские танки и пехота. Фронт переместился к Дунаю. Ференц вылез наружу и увидел, что как стояло село раньше, так и продолжало стоять. Кое-кто говорил, что скоро нагрянут русские чекисты и начнется расправа. Но проходил день за днем, а никакие чекисты не появлялись. Через село проезжали машины. Иногда русские заходили в дома погреться, но никого не трогали, пытались объясняться на ломаном немецком языке. И тогда Ференцу стало стыдно. Стыдно и за самого себя и за все, что делали мадьяры в России. Надо было хоть чем-то отблагодарить русских, и он решил начать расчистку дороги от снега. Он ходил из дома в дом, упрашивал, доказывал, но большинство жителей еще считало русских врагами и не хотело ничем помогать им. Тогда он начал угрожать. Это и решило все дело. Один за другим к нему присоединялись старики и женщины, а затем потянулись и мужчины.
Он хотел обо всем этом рассказать русскому генералу, но, заметив умоляющие взгляды женщин и услышав настороженное покашливание мужчин, не решился предавать своих односельчан.
— Никто не возглавляйт. Я ходиль по дома, по хата и просиль. Они все пошель, — обвел он руками отдыхавшую толпу, — говорят, согласен, Ференц, согласен. Лопата рука и давай, давай.
— Так вот что, товарищ Ференц, — положил ему руку на плечо Шелестов.
Ференц дернулся, густо покраснел и зашептал:
— Товарищ Ференц, товарищ Ференц…
Мужчины, осторожно расталкивая женщин, незаметно пробирались вперед. Слово «товарищ» шелестом прошлось над толпой. Многие улыбались, кто-то откашливался.
— Так вот, товарищ Ференц, — продолжал генерал, — не сможете ли вы контролировать дорогу от своего села до Мартон-Вашар?
— Мартон-Вашар? Пожалуйста, мы можем, все можем. Дежурить будем. Часовой, как это… Вахта, вахта, — радуясь, что нашел подходящее слово, улыбался Ференц.
— Вот, вот. Постоянная вахта. Как только снегу насыплет, немедленно расчищать. Выбоины засыпать щебнем, подровнять кое-где.
— Так, так, — старательно вслушивался Ференц в слова генерала.
— Если вам что-нибудь нужно будет, обращайтесь к любому советскому офицеру. Скажите, генерал Шелестов приказал. Моя фамилия Шелестов.
— Так, так. Шелестоф, генераль Шелестоф. Будет, все будет, господин генераль Шелестоф. Будьте… как это… спокойненьки.
Член Военного совета попрощался с мадьяром, приложил руку к папахе и сел в машину.
— Быстро на переправу.
Вслед отъехавшей машине замахали десятки рук. Генерал обернулся. Впереди всех высоко взмахивал старенькой шляпчонкой Ференц.
Машина вырвалась на асфальт. Широкая — для проезда по четыре машины в ряд — магистраль стрелой уходила к Будапешту. И эту основную линию армейской коммуникации с трудом могли обслуживать дорожные части. На перекрестках лихо взмахивали флажками щеголеватые регулировщицы. Кое-где у комендантских шлагбаумов нетерпеливо поглядывали на дорогу солдаты и сержанты. Глядя на регулировщиц и редких путников, генерал вспомнил фронтовые дороги осени сорок первого года. Профессор-экономист в должности инструктора политотдела дивизии, шагал он тогда с батальоном московского ополчения. Так же вот отблескивал накатанный асфальт подмосковных магистралей. Но безлюдны были фронтовые дороги. Над ними свирепствовали чернокрестные фашистские бомбардировщики. Войска жались к лесам и кустарникам. Навстречу тянулись вереницы беженцев. Генерал невольно вздохнул, подумав, что было бы с ним, если бы он где-нибудь под Смоленском или Вязьмой в яркий солнечный день рискнул тогда вот так же открыто мчаться в машине. Да, изменилось, все изменилось за эти три с половиной года. И как ни странно, Шелестову сейчас почему-то не верилось, что армия ведет тяжелые оборонительные бои. От самого Сталинграда и до Будапешта, почти не останавливаясь, шли все время вперед и вперед. И вдруг невдалеке от границ Австрии снова оборона.
Невысоко в небе, распластав мощные крылья, прошли бомбардировщики. Они, казалось, летят слишком спокойно и неторопливо, алея красными звездами. Справа, слева и выше бомбардировщиков, словно играя друг с другом, носились серебристые истребители.
«Скорее, скорее, — мысленно торопил их генерал, — как вы нужны сейчас там!»
И опять его мысли вернулись к фронтовым дорогам и боеприпасам. Последние снаряды были отправлены с передовых армейских складов в правофланговые части армии.
Где-то совсем недалеко был Дунай. Уже чувствовалось его влажное дыхание. И все зависело сейчас от него, от седого и мрачного Дуная. Горы боеприпасов лежали на той стороне. А на этой сам командующий армией учитывал каждый снаряд.
Шоссе круто повернуло, мелькнул железнодорожный виадук, и в легком тумане открылся Дунай.
Глухой шорох тяжко полз над берегами. Казалось, движется какое-то невидимое животное, шевеля тысячами щупальцев.
У крайних домов прибрежного села стояли санитарные автомобили и повозки с ранеными. Навстречу машине Шелестова вприпрыжку бежал высокий, всегда щеголеватый и подтянутый начальник медицинской службы армии полковник Кореневский.
— Товарищ генерал, — на ходу заговорил он, тревожно кося глазами в сторону раненых, — ничего не могу сделать. Непрерывно раненые прибывают, а переправлять не на чем.
Шелестов вышел из машины, поздоровался с Кореневским и, взглянув в его глаза, невольно вздохнул. В глазах всегда спокойного и невозмутимого начальника медицинской службы сквозила нескрываемая боль.
— А где катера? — спросил Шелестов.
— Один всего, а что это для нас, — безнадежно махнул рукой Кореневский и, вдруг злобно сверкнув глазами, добавил: — Я докладывал начальнику тыла, и никаких результатов. А впрочем, — смягчаясь, со вздохом закончил он, — и начальник тыла бессилен. Дунай, Дунай разбушевался.
— Я пока ничего не могу обещать вам, — невольно волнуясь и чувствуя, что он боится смотреть в сторону раненых, заговорил Шелестов, — сейчас выясню обстановку на переправе, и примем все возможные меры. Ни одного раненого на этом берегу не оставим.
Шофер, поняв, что разговор окончен и член Военного совета волнуется, тихо тронул машину.
Из повозок и санитарных автомобилей на Шелестова смотрели десятки внимательных и настороженных глаз. Шелестов откинулся на спинку сиденья и до боли стиснул кулаки. Всю войну он тяжело переживал вид раненых, искалеченных людей. Он сам перенес тяжелое ранение и знал, как мучительно и тревожно чувствуют себя больные, обессилевшие люди, находясь в районе боевых действий и подвергаясь новым опасностям. В такие минуты даже сильные, смелые люди теряют самообладание.
Проехав село, машина свернула на откос, и справа открылось серое раздолье разбушевавшейся реки и старый, видимо торговый причал небольшого порта.
Колонна грузовиков застыла в ожидании работы. Старые причалы стонали от топота ног. Взад и вперед сновали разгоряченные саперы, кто-то смачно ругался, отчитывая кого-то за нерадивость, в стороне понурой толпой покуривали чумазые шоферы.
— Готов! — закричал простуженный голос, и на причалах все завихрилось, зашумело, хлынуло к воде. Шоферы, саперы, офицеры кричали вразнобой, размахивая руками, показывая в сторону реки.
«Кажется, мост восстановили», — подумал Шелестов и торопливо пошел по каменистому откосу вниз. Навстречу ему спешили невысокий, в заляпанном грязью брезентовом плаще начальник тыла армии генерал Викентьев и худощавый, в коротенькой шинели инженер-полковник Баринов.
— Переправа восстановлена, — радостно доложил Викентьев, — пускаем первые машины.
Шелестов облегченно вздохнул. Только сейчас он почувствовал, какая огромная тяжесть давила его.
— Ну что ж, давайте, Александр Васильевич, ни одной минуты задержки.
— Я проскочу на тот берег и начну пускать машину за машиной.
— Поедемте вместе.
— Разрешите и мне с вами? — попросил Баринов.
