Илья Маркин - На берегах Дуная

Илья Маркин

На берегах Дуная

Часть первая

Чем ближе подъезжали к фронту, тем большее волнение охватывало Настю. Она уверяла всех: и свою подругу Тоню, и случайных дорожных попутчиков, и начальников воинских эшелонов, и военных комендантов на пересадочных станциях, и даже себя, что спешит как можно скорее попасть на фронт, увидеть своих боевых друзей и товарищей, честно довоевать войну и не просидеть долгожданный день победы в далеком тылу, а встретить его на фронте, где провела она три тяжелых незабываемых года.

Это была правда, но правда неполная. Настя даже самой себе боялась признаться, что ее волнения и стремление как можно скорее попасть на фронт вызывались еще одной причиной.

Причина эта заключалась в том, что суровая и кровопролитная война, само понятие о которой внешне было несовместимо с тем, что переживала Настя, свела ее и сроднила с человеком, который стал ей дороже и ближе всех людей на свете. Она встретила его в первый год войны в глухом лесу под Минском тяжело раненного и еле живого, как могла облегчила его страдания и, когда он окреп, подлечился, вместе с ним выбралась из вражеского тыла. Звали его Николай Аксенов. Был он тогда молодой, совсем юный лейтенант в грязной порванной гимнастерке с двумя кубиками на петличках и неизменным биноклем на груди.

Расстались они под Смоленском, но через месяц им довелось встретиться в Москве, а спустя год оказались в одной армии под Сталинградом. Дружба их крепла и закалялась, как закалялись и крепли они сами, проходя сквозь огонь войны. Но совсем недавно, всего три месяца назад, в их дружбе появилась первая трещина. Что произошло, Настя объяснить не могла, но чувствовала, что все пошло совсем не так, как она мечтала.

Началось из-за пустяков. В один из августовских дней Николай заехал в стрелковую роту, где служила Настя, но разыскать ее не мог и уехал, сказав девушкам — подругам Насти, — что на днях, если удастся, он снова заедет. Настя нетерпеливо ждала его и волновалась. Но случилось так, что и в следующий его приезд ее не оказалось в домике, где жила она с двумя девушками-санитарками. И он уехал, так и не повидав ее.

Огорченная Настя написала ему записку, но Николай не ответил. Она послала еще несколько писем, но ответа так и не последовало. В это время роту отправили на передовую, началось наступление советских войск под Яссами и Кишиневом. Настю, раненную, увезли в тыловой госпиталь. Немного окрепнув, она написала письмо Николаю и скоро получила ответ. Это письмо было теплым и ласковым, какими были все его прежние письма и записки. Одно за другим она получила еще несколько писем, забыла о недавней размолвке, быстро поправилась и вскоре выписалась из госпиталя.

В тыловом запасном полку, куда отправили Настю из госпиталя, она встретилась и подружилась с Тоней Висковатовой. Вместе они готовились ехать на фронт. Пройдя очередную медицинскую комиссию и узнав, что ей разрешили вернуться в строй, Настя сообщила Николаю, что скоро догонит свою роту, встретится с ним и все пойдет попрежнему. На это письмо она получила неожиданно резкий, оскорбивший ее ответ. Николай писал, что незачем ехать ей на фронт, что война кончается и людей хватает без нее, что на фронт рвется она совсем не потому, что хочет воевать и встретиться с ним, а по причинам другим, что он узнал о ней много такого, о чем не хочет писать, а расскажет при личной встрече после войны.

Это странное, видимо написанное в возбужденном состоянии письмо ошеломило Настю. На следующий день она получила еще одно письмо. Николай требовал, чтобы она не просилась на фронт, а уже если она так хочет воевать, то пусть едет в любую другую часть, только не в ту, где командует стрелковой ротой капитан Бахарев. В каждой строке этого письма она чувствовала оскорбительную и неизвестно чем вызванную ревность. С командиром роты капитаном Бахаревым у нее были чисто служебные, простые и дружеские отношения.

Теперь Настя думала, что Николай совсем не такой, каким представляла она его себе, что он злой, бездушный эгоист, думающий только о самом себе, что она без сожаления порвет те связи, которые соединяли их, и забудет о нем, забудет окончательно и навсегда. Последняя мысль казалась ей особенно важной и убедительной. Она вспомнила, что и раньше ей было стыдно своих отношений и встреч перед другими людьми, перед теми, кто воевал, отрешившись от личной жизни на целые годы.

Приняв это твердое и, как думала Настя, окончательное решение, она с еще большей энергией и настойчивостью собиралась на фронт и намеревалась ехать именно в ту часть, где служила раньше. Обычно солдат и сержантов, — а Настя была сержантом, — на фронт отправляли не одиночками, а маршевыми ротами и батальонами и не туда, куда хотел каждый, а куда нужно было командованию, но упорство и настойчивость Насти преодолели все препятствия, и они вдвоем с Тоней поехали самостоятельно, получив документы о назначении в тот же стрелковый полк, где находилась она до ранения.

В пути Настя стремилась не задерживаться и поскорее добраться до фронта. Даже в шумном и пестром Бухаресте, несмотря на решительные и настойчивые уговоры Тони, она не хотела оставаться ни одной лишней минуты и до слез умоляла военного коменданта посадить их на быстроходную «матрису», которая, как она узнала, уходила к венгерской границе. На последней станции, где кончался железнодорожный путь, они разыскали грузовой автомобиль, на котором ехала группа летчиков, устроились с ними. Но дорожные мучения на этом не кончились. Летчики, проехав километров сто по территории Венгрии, сворачивали в сторону и направлялись в Югославию, а Насте с Тоней нужно было добраться до венгерского города Мохач на Дунае. Пришлось распрощаться с веселыми, приветливыми летчиками и одним остаться на пустынной дороге в ровной, словно проутюженной степи.

Во все стороны пластались жалкие, узенькие полоски чахлой кукурузы, поникшей пшеницы, бледнолистой, совсем не такой, как на Украине и в Молдавии, свеклы. Только на взгорке, у самого кювета одиноко возвышался старый каштан. Его ветви клонились к земле, а подрубленная снарядом кудрявая макушка безвольно повисла на сучьях. Густая дорожная пыль толстым слоем покрывала листья. Дерево казалось пепельно-серым великаном, задремавшим на перепутье дорог.

— Вот это богатырь! — звонко прокричала Тоня и, подхватив вещевой мешок, побежала к каштану.

Настя машинально пошла вслед за ней, напряженно всматриваясь в туманную даль, где, по рассказам коменданта и летчиков, протекал Дунай и на его берегах наступали советские войска. Теперь, когда окончился тяжелый и изнурительный путь, Настю охватили неожиданные сомнения. Нужно ли было ехать туда, где она обязательно встретит Николая? Не лучше ли было, как предлагал командир запасного полка, остаться в тылу и готовить молодых снайперов?

— Настенька, ну что с тобой? — участливо заговорила с ней Тоня. — Ты что мрачная такая? Не рада, что приедем скоро?

— Устала что-то, — ответила Настя и, бросив на землю вещевой мешок, присела на край полуобвалившегося окопа.

— Эх, лучше б с летчиками дальше поехали… — безнадежно махнула рукой Тоня и, достав зеркальце, улыбнулась. Ее широко открытые ясные глаза задорно смеялись, на припухлых щеках круглились ямочки, полные розовые губы кривились в лукавой усмешке.

Невдалеке послышался легкий шум. Он постепенно нарастал, и не успели девушки осмотреться, как на них надвинулся сизовато-бурый туман. С земли со свистом взлетели листья кукурузы, солома, стебли пожелтевших трав.

Тоня вскочила, хотела запахнуть шинель, но ветер рванул ее, сорвал берет и ударил в лицо пылью. Она взмахнула руками, испуганно вскрикнула и присела на землю.

Настя, борясь с ветром, слегка подалась вперед, откинула голову. Ее спокойные глаза прищурились, на худощавом лице вспыхнул румянец, небольшие сильные руки сжались в кулаки.

Ветви старого каштана с гулом ударялись друг о друга. Все могучее дерево, сотрясаясь, стонало. Рядом что-то тяжелое ударило о землю и с шорохом покатилось к дороге.

Внезапно скрежет и свист стихли. Вихрь так же, как и надвинулся, поспешно удалился к западу.

Не понимая, что случилось, Тоня вытерла слезы и с удивлением смотрела на каштан.

Яркозеленые, местами тронутые желтизной листья замерли под лучами неяркого солнца. Подрубленная макушка свалилась на землю, и вековое дерево казалось теперь молодым, обновленным. Вся земля вокруг толстого, изрябленного ствола была усеяна пожелтевшей листвой. Сквозь нее янтарными самородками проглядывали спелые плоды. Настя набрала целую пригоршню прохладных отполированных плодов. С минуту она любовалась ими, потом осторожно нагнулась, разгребла свежую землю на краю окопа и в образовавшуюся канавку высыпала все плоды каштана. Засыпав их, она поднялась и вздохнула: