Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
ЗИНА
1
О Зине мне рассказала уборщица. Нет, не просто уборщица, а моя помощница и друг Варвара Ивановна.
— Я ее предупредила, эту тетку, — возмущенно говорила мне Варвара Ивановна. — «Будешь бить девочку — нажалуюсь на тебя. В милицию нажалуюсь, так и знай». А ей неймется. И большая уж девочка. Она мне говорит, что ей нету семи лет. А я по росту вижу, что ей в школу ходить пора.
— Вы приведите ее ко мне, Варвара Ивановна.
— Тетку? Не пойдет.
— Девочку.
— А, девочку. Девочку приведу. Да, самое главное-то забыла. Просить она ее заставляет. Посылает к хлебному магазину куски собирать.
— Они бедно живут?
— Какое бедно! Поросенку.
— Завтра же приведите.
Но Варвара Ивановна привела девочку в тот же день. Кончила работу, ушла домой, а через час вернулась, держа за руку Зину.
— Вот, привела.
Она повернула девочку ко мне спиной и подняла ее платьице. Несмотря на холодную осеннюю пору, на ребенке не было штанишек. На худеньком теле ярко отпечатались синие полосы.
— Видала, Вера Андреевна?
— Это тетка тебя так? — спросила я.
— Тетка, — всхлипнув, сказала Зина.
— За что же?
— Славка потерял ключ. У него заводной автомобиль, а он потерял ключ, а я не видала, куда он задевал, а тетка рассердилась.
Девочка была тоненькая, черноглазая, со смышлеными, но недоверчивыми глазами. Я сняла с нее старенькое тесное пальтишко, развязала платок. Светло-русые редкие волосы скатались под платком. Я достала из стола гребешок и расчесала их.
Зина жила у тетки почти два года, с тех пор как умерла мама. Отца она не помнит, а маму помнит. Они жили в деревне, мама работала в колхозе. Она никогда не била дочку. Летом у них в огороде созревал горох, Зина сама его поливала, хотя была маленькая. А под крыльцом жил Шарик, белый и лохматый.
Потом мама заболела, ее увезли в город, в больницу, Зину взяла соседка. Это было летом. А осенью приехала тетка. Она сказала, что мама умерла, забрала мамины вещи и Зину и привезла сюда. А Шарика не взяла, хотя Зина очень плакала. Из-за Шарика Зина сразу невзлюбила тетку.
У тетки ей было плохо. Приходилось нянчиться со Славкой, а он такой вредный. И тетка дерется. Да еще посылает просить куски. Стоять у хлебного магазина и холодно, и стыдно, но Зина боится тетки и идет.
Варвара Ивановна несколько раз приходила к тетке, заступалась за Зину. И сегодня, когда тетка избила ее ремнем. Зина убежала из дому к Варваре Ивановне… И вот они вместе пришли ко мне.
2
У Варвары Ивановны были дома какие-то неотложные дела, и мы с Зиной отправились к ее тетке вдвоем. Зина шла покорно и уныло. Видно было, что она боится, и я никакими уговорами не могла побороть этот страх.
Нам отворила дверь широколицая дородная женщина. Она взглянула удивленно и неприязненно, но моя форма вызвала у нее льстивую улыбку, не смягчившую, однако, взгляда.
— Проходите, проходите, садитесь, — медовым голоском пригласила она. — Ох, уже эта мне девчонка. Сколько ей говорила: не смей мешочничать. Так нет, ухватит сумку и улизнет из дому, не укараулишь никак. Сегодня уж побила. Хватилась — опять нету, убежала. У меня все сердце изболелось: где, думаю, девчонка. Ан вот она, в милицию попала.
Разговор происходил в просторной, почти пустой кухне. Я сидела у стола, тетка стояла, прислонясь к печке. Зина осталась у порога, точно боялась отойти от двери, в которую, она, в случае опасности, могла выскочить.
— Зина — ваша племянница? — спросила я.
— Ах ты, господи, да какая там племянница, седьмая вода на киселе — вот какая она мне родня. Пожалела сироту, взяла, да теперь уж и не рада, легкое ли дело — одеть, прокормить, а тут сами едва концы с концами сводим. Да еще попрошайничать приучилась.
— У вас есть свои дети?
— Один мальчонка, с отцом гулять пошел сейчас, может, встретили на улице. А девочка у меня как родная, наравне с сыном ее воспитываю, ничего для нее не жалею, слова худого не скажу, а благодарности не вижу, — плаксиво продолжала тетка. — И зачем я навязала себе на шею эту беду. И муж мне говорил: не связывайся, зачем тебе. Так нет, взяла. Все от доброго сердца.
— Покажите мне постель Зины, — прервала я.
Хозяйка на мгновение растерялась, глаза ее воровато забегали, но ей опять быстро удалось взять себя в руки.
— Пожалуйста, пожалуйста, — пропела она, — идемте.
Она провела меня в комнату и показала кровать под голубым покрывалом, лаже подняла покрывало, чтобы продемонстрировать чистую простыню.
— Сколько лет Зине?
— Скоро семь, семь годков, — с готовностью отозвалась тетка.
— Разрешите метрику.
— Ох, документа-то у меня и нету, в деревне документ остался, не забрала, думала, в школу — через год, успеется еще, так и не взяла… До чего тяжелый ребенок, — пожаловалась она, понизив голос, — сколько я с ней маяты приняла — вы себе не представляете…
Я вернулась в кухню. Зина по-прежнему стояла у дверей и тихо, молча плакала. Она даже не всхлипывала, но глаза ее были мокры, и на худых смуглых щеках виднелись следы скатившихся слезинок.
— Зина, что ты? — спросила я, склоняясь к ней.
— Тетечка, милая, все она врет, — вдруг обхватив меня за шею и рыдая, проговорила Зина. — Все она врет, это не моя кровать, это Славкина, а я сплю вон там, на скамейке, и бумажки у меня есть, в сундуке лежат. И не сама я ходила просить, это она меня посылала.
— Молчи, дрянь! — крикнула тетка, забывшись и выходя из своей роли.
— Тетечка, милая, возьми меня отсюда! — крикнула Зина с отчаянием.
— Сейчас же дайте мне метрику, — оборачиваясь к тетке, потребовала я.
— Да нету же у меня, сказала я — нету.
— Где? — спросила я Зину. — Покажи.
И, не обращая внимания на хозяйку, вместе с девочкой направилась в комнату. Тогда тетка кинулась вперед нас, открыла сундук и, немного порывшись в нем, швырнула на пол свидетельство о рождении. От показной ее любезности не осталось и следа.
— Нате! Берите! И бумажку берите, и змееныша этого возьмите от меня, чтоб глаза мои ее больше не видели, — кричала она.
— Гадина, — сказала я сквозь зубы, едва удерживая свою готовую подняться руку. — Ты ответишь за издевательства над ребенком.
Эта угроза отрезвила тетку.
— Что вы, что вы, кто над ней издевался, — заговорила она прежним льстивым голосом. — Никакого зла не видала от меня. Зина, деточка, да что ж ты молчишь… Ведь ты
