Скорость - Анатолий Гаврилович Рыбин
— Что вдруг? И совсем не вдруг. И ты напрасно восстаешь.
— И буду восставать, — все больше расходилась Римма. — Ты знаешь, какой это человек, Сергей Сергеевич? В отделение — он, в депо — он, везде на линиях — он. Сила! А уйди Кирюхин завтра из отделения, уверена — посереет все, затихнет и сделается будничным.
— Интересно ты рассуждаешь, — сказал Зиненко, внимательно следя за тем, как меняется выражение лица у Риммы. — Очень даже интересно. Значит, Кирюхин это Кирюхин, а мы так себе… винтики…
— Не знаю, кто мы, но Сергей Сергеевич руководитель настоящий. И ты зря моего отца настраиваешь против Сергея Сергеевича.
Чувствуя, что разговор может привести к ссоре, Зиненко попытался отшутиться. Однако Римма не сдавалась и в конце концов с обидой заявила:
— Я пойду. Пора.
— Ну зачем же так, — сказал Зиненко. — Все было вроде хорошо.
— Нет, нет, — решительно сказала Римма. — Я должна идти домой. Уже поздно…
10
Проходя в свой кабинет, Ракитин сказал громче обычного:
— Нужно вызвать Кирюхина.
Секретарь качнула русым узлом волос:
— Сию минуту, Борис Иванович.
Но прежде чем взяться за телефонную трубку, вынула из стола конверт, на котором не было ни обратного адреса, ни фамилии корреспондента, зато очень отчетливо выделялись слова: «Товарищу Ракитину, лично».
Письмо оказалось довольно странным. Вначале неизвестный автор сообщал о каких-то любовных поездах, которые теперь якобы все чаще и чаще курсируют по перегонам, и что многие машинисты поэтому вынуждены петь: «Ах любовь, как ты зла…»
Борис Иванович читал и недоуменно пожимал плечами. Но когда дошел до строчек: «Мы надеемся, что вы, товарищ Ракитин, невзирая на родственные чувства, поступите в этом деле строго по-партийному», с возмущением подумал: «Начинается». И посмотрев на узел русых волос, нависший над телефоном, распорядился:
— Не звоните пока Кирюхину. Подождите.
Закрывшись в кабинете, он минут пять ходил от стены до стены, злясь и досадуя. Потом вызвал машину и скомандовал шоферу:
— Домой!
Римма после ночного дежурства успела уже выспаться и теперь сидела у зеркала, спокойно расчесывая волосы.
— А ну, скажи мне, какие ты любовные поезда формируешь? — с ходу, не снимая шляпы, спросил Борис Иванович. — Ну, ну, говори? Язык-то есть?
— Я не понимаю тебя, папа, — не то откровенно, не то с хитринкой ответила Римма. Ее слова еще больше разозлили Бориса Ивановича.
— Значит, не понимаешь?
— Решительно.
— Значит и то, что говорил я тебе раньше, тоже не понимала?
— Ой, ну к чему этот допрос?
— К чему? А к тому, что в горком уже писать начинают о твоем поведении.
— Сумасшедшие, вот и пишут.
— Не знаю, кто сумасшедший, они или ты.
— Спасибо, папа, — Римма встала, дерзко повернулась и, стуча каблуками, быстро пошла в свою комнату.
— Нет, ты не фыркай, — сказал Борис Иванович. Он хотел шагнуть за ней следом, но не шагнул, а заявил с места со всей категоричностью: — Не желаешь разговаривать дома, поговорим в другом месте. Я ведь не постесняюсь.
И он, взяв трубку, позвонил Кирюхину.
— Прошу, Сергей Сергеевич, прибыть. Срочно. — А когда опустил трубку, подумал: «Не спешу ли я поднимать шум с этим письмом? Дело-то щекотливое. Да и автор ни фактов не привел, ни подписи своей не поставил».
В горком Ракитин и Кирюхин приехали почти одновременно. Борис Иванович едва успел снять шляпу и выпить полстакана воды, как в дверях послышался знакомый басок:
— Разрешите?
Кирюхин, как всегда, начал было о жаре, самочувствии, о том, о сем. Но Ракитин перебил его:
— Слушайте, Сергей Сергеевич. Во-первых, что получается с Алтуниным? Человек выступил на собрании за новые отношения, за то, чтобы совесть, честь, правда во всем верх брали. И очень правильно, по-моему, выступил. А вы его с плеча обухом. Подлец, и баста. Где же логика?
— Минутку, минутку, — заволновался Кирюхин. — Вы тут, Борис Иванович, похоже, не все знаете.
— Не спорю, может, и не все, — сказал Ракитин. — Но что касается собрания, извините. Протоколом не ограничился.
Упоминание о протоколе сразу охладило Кирюхина.
— Видите ли, Борис Иванович. Вы, конечно, имеете в виду только собрание. Но дело-то не в одном собрании.
— А приказ? О чем приказ?
— Ну, здесь возможно формулировка не совсем…
— Ага, не совсем!.. Так почему же?
— Подумать надо, Борис Иванович.
— Значит, раньше не думали?
— Да зачем же такие выводы!
— Затем, что вы коммунист. Партийный билет носите. Ясно?.. А теперь еще вот что… — Ракитин сунул руку в карман, потрогал письмо, но не вынул его.
— Еще я хочу спросить, Сергей Сергеевич, как работает моя дочь? Только, пожалуйста, откровенно, без скидок.
Кирюхин развел руками.
— Какие скидки, Борис Иванович? Работает с душой, старается. Ну, а если… — он посмотрел в лицо Ракитину. — Если кто доносы пишет, то это чепуха! Ложь! Судить за такие вещи нужно!
«А может, вы так же торопитесь, как и с собранием? — спрашивал взгляд Ракитина. — Или не хотите все-таки портить отношений с дочерью секретаря горкома?»
— Да хорошо же работает, — настойчиво продолжал Кирюхин. — Если уж вы хотите знать правду, Борис Иванович, скажу. Ваша дочь — клад в диспетчерской службе. Талант!
— Может, и талант, но меня кое-что тревожит, — сказал Ракитин, тяжело повернувшись на стуле. — И потом, как это можно с маху: чепуха, судить и прочее? А может, к чему-то и прислушаться следует? Присмотреться внимательно?
— Так я чего… я… — Кирюхин непривычно вытянулся и приложил руку к груди. — Я ваши замечания в отношении собрания учту. А что касается Риммы Борисовны!.. — Он решительно замотал головой. — Не согласен и не согласен! Да и с Алтуниным вы, Борис Иванович, не очень деликатничайте. Коварнейший человек. Сейчас опять на Мерцалова навалился. Общественным судом угрожает.
— За что? — спросил Ракитин.
— За брак. Кто-то виноват, а шишки, как всегда, на Мерцалова.
— Это серьезно?
— Борис Иванович, батенька мой. Уж поверьте. Только сегодня с секретарем парткома толковали об этом.
«Странно, — подумал Ракитин. — Не успел с одним разобраться, уже другое… И Зиненко почему-то молчит. А уж он-то, конечно, в курсе».
И сразу после разговора с Кирюхиным, отложив текущие дела, Ракитин отправился в депо. Не заходя к начальнику, он прошел прямо в цех, разыскал Зиненко и без всякой дипломатии спросил:
— Ну, где этот самый брак, из-за которого шум завели?
— А вот! — сказал Зиненко, показав на полуразобранный тепловоз, и стал объяснять, как все получилось. Неожиданно из канавы поднял голову широконосый молодой парень с пятнами от масла на подбородке и сердито заметил:
— Теперь так и будет. Все и никто. На бога списывать придется.
— Зато на сменную перешли,
