Скорость - Анатолий Гаврилович Рыбин
— Какое право? — вскипел Сахаров. — Мы собираемся присваивать Мерцалову коммунистическое звание, а вы что делаете?
— Не я, а коллектив, — сказала Елена Гавриловна.
— Вот, вот, — затряс головой Сахаров. — Как только заходит речь об ответственности, вы сразу: коллектив, совесть и прочес. А что должен делать парторг? В няньки играть на мосту?
Елена Гавриловна промолчала, отошла к окну. А когда Сахаров ушел, не утерпела, поднялась наверх к Алтунину и, задыхаясь от возмущения, рассказала ему о происшедшем.
— Опять вы горячитесь? — с обычной сдержанностью сказал Алтунин. — Не можете без этого?
— А что же делать? Молчать? — спросила Чибис. — Нет уж, молчать больше не буду. Хватит.
— Тогда пишите жалобу, — сказал Алтунин.
Елена Гавриловна вся сжалась. Что это — упрек или злая насмешка?
— Пишите, пишите, — повторил Прохор Никитич. — Прямо так и сообщите: паруса порваны. Идем ко дну.
— Почему ко дну?
— Вот именно, почему? — Алтунин встал и вышел из-за стола. — Неужели сорванное объявление помешает машинистам собраться и откровенно поговорить?
Елена Гавриловна ответила уверенно:.
— Нет, конечно.
— И я думаю, что нет, — сказал Алтунин. — Значит, и в воробьев играть незачем. Зимой поиграли. Помните?
— Но я же хотела…
— Знаю, что вы хотели. И все же не одобряю. Со злом воевать надо иначе. — Он посмотрел вниз, подумал и снова поднял голову. — Злу нужно противопоставлять силу коллектива. Тогда и горком быстрее разберется, кто прав, а кто виноват. Согласны?
Елена Гавриловна понимала Прохора Никитича и все же согласиться с ним не могла. Но ей не хотелось портить настроение человеку, который впервые после истории с письмом говорил с ней мирным и приятным тоном. Ей показалось даже, что он и смотрел на нее сегодня какими-то иными глазами.
— Если обидел — извините, — попросил Алтунин тихо, почти по-домашнему. — У меня ведь зла нет. Я откровенно.
Елена Гавриловна молчала, но всем своим видом как бы говорила: «Да разве я не понимаю этого».
— А теперь у меня к вам личная просьба, — сказал вдруг Прохор Никитич и взял Елену Гавриловну за руку.
Лицо ее вмиг вспыхнуло, зарумянилось. Каким-то радостным предчувствием наполнилось сердце.
— Ну, какая просьба, говорите?
Прохор Никитич непривычно склонил голову.
— Видите ли. Через час я уеду с Юрием Сазоновым. Проверить надо его новшества. А Наташа собирается в пионерский лагерь. Вот я и хотел попросить вас…
— Вот и опоздали, — ответила Елена Гавриловна. — Мне уже Наташа все сказала. И мы уже с ней сговорились… Так, что…
— Спасибо, — кивнул Прохор Никитич.
Елена Гавриловна сбежала по лестнице не чувствуя ног. Так же быстро пересекла деповский двор и лишь перед крыльцом домика вдруг спохватилась: «Что уж я совсем в девчонку превратилась». Но не выдержала, улыбнулась. И долго потом счастливая улыбка не сходила с ее лица.
9
— Держись ты, ради бога, за камни!
— А я не буду!
Римма шла по самому краю старой крепостной стены, уверенно переступая через острые выступы и отважно балансируя руками. А Зиненко неотрывно следил за ней снизу, готовый каждую секунду поймать ее в случае оплошности.
Стена была невысокая, всего метра полтора-два, а местами и того меньше. Иссеченная резкими степными ветрами, высушенная солнцем, она уже доживала свой век, словно израненная и покинутая на месте сражения кольчуга воина.
Светила луна, медленно поднимаясь на середину неба. Над развалинами стояла прозрачная зеленоватая дымка, и силуэт человека вырисовывался очень отчетливо.
— Слушай же, Римма, — сказал Зиненко. — Слезай немедленно.
Она рассмеялась и хотела забраться еще выше, но в это время послышался шум крыльев. Огромная птица вырвалась откуда-то из глубины развалин и, сделав круг, налетела на возмутительницу спокойствия, зло зашипела, угрожающе защелкала сильным клювом.
— Аркади-и-ий! — умоляющим голосом позвала Римма и, сталкивая мелкие камни, быстро спрыгнула на землю. — Спасай, Аркадий. Меня похищают.
— Это сова, — сказал Зиненко.
— А она кусает?
— Непослушных, безусловно.
— Тогда бежим.
Римма взяла своего спутника за руку и потянула в степь, которая отсюда, с крепостного вала, казалась придремавшим затоном.
Римма была сегодня особенно веселой. Зиненко заметил это еще в городе возле кино, когда решали, на какую картину пойти.
— Мы не пойдем в кино, — заявила вдруг Римма. — Мы будем гулять. Нет, мы будем летать.
И теперь ее трудно было удержать. Даже через густые сплетения ковыля и чилиги она перепрыгивала легко и быстро.
Наконец, на песчаном холмике Зиненко остановил ее и долго смотрел в лицо. Бледноватое от лунного света, загадочно улыбающееся, оно было еще красивее, чем днем. И вся она в легком шелковом платье, прилегающем к ее стройной и гибкой фигуре, казалась ему совсем необычной. Он любовался ею и не скрывал этого.
— Ну, как ты, Римма?
А она все улыбалась, будто спрашивала:
— Что «как», что?
И, протянув руки, неожиданно прижалась к нему, словно затрепетала.
…Когда Римма пришла в себя, луна уже стояла на самой середине неба. Неподалеку в низине хрипловато и сонно вздыхал коростель.
— Как же я домой теперь вернусь, — пожаловалась Римма, расправляя помятое платье.
Он взял ее тихо за руку, сказал:
— Ты пойдешь ко мне. Ладно?
И они побрели, теперь уже неторопливо, обходя канавы и кочки, выбирая не сильно затравевшие места.
На окраине города Зиненко остановил такси. Шофер замахал руками:
— Спешу, понимаете? Заказ!
Зиненко, не выпуская из рук дверцы, быстро втолкнул Римму в машину. Шофер выходил из себя:
— Вы что, товарищи? Налет? Статью захотели?
— Да имей ты душу. Не за себя ведь стараюсь. Женщина!
Шофер зло выругался, нажал на газ и уже на ходу крикнул:
— Куда? Говорите скорей!
В новой двухкомнатной квартире Зиненко вещей было мало: стол, кровать, приемник с тумбочкой и четыре полированных под орех стула. И еще оказался у него электрический утюг, который он взял днем у соседей и не вернул, потому что соседи куда-то ушли, закрыв квартиру на ключ. Увидав утюг, Римма просияла.
Она сбегала в ванную комнату и переоделась в пижаму Аркадия. Но и в ней, не по росту широкой и длинной, Римма выглядела царицей.
Потом они сидели за столом и пили шампанское, оставшееся от недавнего новоселья. Римма, не отставая от Аркадия, выпила раз за разом два бокала, рассмеялась, как тогда на крепостной стене, и весело закружилась по комнате. С подоконника упали на пол какие-то бумаги. Она собрала их, прочитала первые попавшиеся на глаза строчки: «Таков ли Кирюхин, каким он себя считает?» Посмотрела на Аркадия.
— Это что, письмо куда-то?
— Нет, — спокойно ответил Зиненко. — Это пока мои размышления.
Римма прочитала дальше, и вся веселость ее мгновенно пропала.
— По-моему, ты просто не узнал
