Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Не мог всего этого рассказать Алексей. Слишком не мужским оказался разговор. Ясно было лишь то, что Григорий любил Инку, что ради нее он готов был пойти даже на такое вот унижение. Всю дорогу, пока шел Алексей к конторе магазина, в ушах стояли отчаянные, молящие, глухие выкрики: «Отдай! Моя она, моя!.. Хочешь, на колени стану?..»
— Не думай о нем, Алеша…
Он взял из Инкиных рук Леночку, и та приняла это как должное, начала тыкать пальчиком в карикатуры и спрашивать: «А это кто? А это? А зачем он плачет? Он же большой, зачем плачет?..» Такие вопросы! Зачем плачут большие мужчины? Действительно, зачем?
ГЛАВА XXIV
А Еремин все не мог успокоиться. Он сходил в буфет, выпил стакан кофе с молоком, потом решил подстричься, но по дороге в парикмахерскую передумал и вернулся в свой кабинет с окном на север. Никогда сюда не заглядывало солнце, и даже в летний полдень тут стоял прохладный полумрак. Это еще и оттого, что верх окна закрывался густыми ветвями старого клена. Сегодня резные листья клена напоминали Еремину детские ладошки, прижатые к стеклу.
Он, как и тогда, когда ушла Инка, подошел к окну и стал смотреть на раскаленную мостовую, словно хотел опять увидеть там молодую женщину в помятом платье, которое стало ей просторным. Пытался представить, что сейчас делает Инка: с кем встретилась, как передает о своем пребывании в милиции — не получалось, он никак не мог увидеть ее лица, видел лишь худые лопатки, шевелящиеся под просторным платьем выпуклые тонкие ключицы да медленный поворот ее головы, когда оглянулась на здание милиции…
Еремин, пожалуй, давно не ощущал такого острого неудовлетворения выполненном работой, как сегодня. Не выходила из головы Инка. Ему думалось, что она никогда не простит ему позора, которому он подверг ее, продержав столько времени под арестом. Да еще оправдался самим придуманной формулировкой: «Лучше перепроверить лишний раз, чем выпустить преступника на волю!..» Не выходила из головы вообще вся эта история с хищением винно-водочных изделий. Который раз за день в подсознании словно бы красная электролампочка вспыхивала — как в светофоре: «Стоп, Еремин! Не спеши! Езда на красный свет ведет к аварии!..» Он трижды брал следственное дело о жуликах в руки, чтобы отправить его в прокуратуру, а как только вспыхивала эта вот сигнальная лампочка, клал на место. Капитан вновь листал его, пытаясь доискаться до причины той невнятной душевном смуты, которая не давала покоя.
«Видимо, все-таки Окаев-младший! — решал он для себя. — Арестовать бы его на свой страх и риск, а уж до «кондиции», до полной развязки пусть прокуратура и суд доводят… Но — доказательства, где неопровержимые доказательства его вины? — И Еремин отступал: — Лучше перепроверить лишний раз, чем лишать невинного человека свободы хотя бы на один час!..»
Опять бесцельно листал разноцветные листы толстых папок, в коих была заключена вся история преступления. И когда перед глазами развернулась страничка с подшитым милицейским бланком, Еремин вдруг словно что-то толкнуло: здесь ищи, тут! А на бланке было отпечатано всего три строчки:
«Областное управление охраны общественного порядка убедительно просит трудоустроить Пичугина С. С. на имеющееся у вас вакантное место заведующего складами.
Зам. начальника УООП полковник И. Сухачев».
Полковник Сухачев уже два года, как вышел в отставку и работал в одной из автобаз инспектором по кадрам. Вначале Еремин хотел съездить к нему, переговорить о Пичугине, а потом передумал, считая, что это ничего к делу не добавит. Но сейчас неудовлетворенный собой капитан слишком обостренно воспринимал все, что касалось незаконченного, как он считал, дела. Насторожило его это отношение на официальном бланке: не здесь ли начинается ниточка, ведущая к Окаеву-младшему?
Он разыскал в справочнике номер телефона Сухачева и позвонил ему. После общих фраз о здоровье и житье-бытье Еремин, извинившись перед своим бывшим прямым начальством за беспокойство, попросил его приехать и милицию. А тем временем вызвал в кабинет Пичугина.
Тот вошел высокий, с круглой остриженной головой, в расстегнутой до последней пуговицы клетчатой ковбойке, вошел смело, с веселым вызовом в рыжих глазах. Как и положено, руки держал за спиной. Но Еремин уже знал, что Пичугин только строил из себя бесстрашного балагура, а на самом деле нервничал, а когда нервничал, то на жилистых, оголенных по локоть руках дергал рыжий волос, будто птицу ощипывал.
— Соскучились, гражданин начальник? — громко, с насмешкой спросил Пичугин, опускаясь на стул.
— Как ваше здоровье, Пичугин, как самочувствие?
— Что — здоровье?! Все со мной, ничего дома не осталось. Только вот оскомина на зубах — хлеб кисловатый приносят.
— Ну, это не страшно. А вообще-то, значит, ничего?
— Ничего, живу! Двадцать лет до пенсии осталось. Чего ж не жить! Вы, гражданин следователь, хотите все убытки завода на мне выверстать! — Пичугин, сам не замечая того, стал выщипывать на руках рыжие волоски. — Получается, взял лыко — отдай ремешок. Но — не вдруг в гору, гражданин следователь, а то гужи лопнут. Вы хотите меня, как яичко, облупить и скушать. А ведь я круто сварен, не всмяточку, можно и поперхнуться!
— В том, что вы круто сварены, убедились ваши компаньоны. Им рубли да копейки перепадали, а вам — червонцы да сотенные. Но отвечать придется одинаково…
Еремин с улыбкой, искоса следил за Пичугиным, который тоже улыбался, но, слегка морщась, продолжал ощипывать свои сильные мускулистые руки. «Нервничаете, любезный? Это хорошо. Значит, не совсем уверены в себе!» Еремин решил воспользоваться уловкой:
— Эдуард Окаев говорит, если б знал, что Пичугин так надувает нас, своими руками прикончил бы!
В рыжих круглых глазах Пичугина на долю секунды скользнула тень, но он тут же рассмеялся:
— Вы ж не желторотый какой-нибудь, гражданин капитан! Зачем темнить? Слышал я, что есть какой-то Окаев, по оговаривать человека не стану. Воры — народ честный!
— Да-да, мы в этом тоже убедились, — с усмешкой кивнул Еремин, всматриваясь в бумагу, подписанную Сухачевым, и думая, почему тот так долго не приезжает. — А Иван Игнатьевич Сухачев и не знает, что вы его подвели. Он так и считает, что вы работаете на ликеро-водочном. Видите, как нехорошо получается.
— Соблазн, гражданин следователь! В море быть и ног не замочить?
— Вы репутацию замочили! Не свою, разумеется. А вот у Ивана Игнатьевича, да и у Эдуарда… Такого парня
