Нотэ Лурье - Степь зовет
— Сам дои коров! Конюшни ты у них уже чистишь… Растянулся в сапогах на кушетке. Убирай еще за ним!
— Не убирай. Я сам могу…
— Пусть они за тобой убирают! Ты ведь только для них и живешь.
— А для кого ты живешь?
— Я живу только для себя. Для себя… И больше ни для кого…
— Знаешь, кто живет для себя? Корова. И то она молоко дает…
— Так? А ты уверен, что о тебе кто-то позаботится, дурак ты этакий? Пока ты им нужен, они липнут к тебе, а потом и плюнуть на тебя не захотят.
— Чего же ты хочешь? Выкладывай! Сыпь все заодно!
— А у тебя разве есть время выслушать меня? Наверно, опять куда-то уходить надо, осчастливить кого-нибудь? Как же! Зарос, как медведь, смотреть тошно. И с таким я должна жить…
— Не живи.
— В кого это ты втюрился, что хочешь от меня избавиться? — Она стала против него. — Валяется по целым ночам с этими грязными девками и думает, что я ничего не знаю. «Не живи…» Затащил в пустыню, а теперь…
— Знаешь что, говори стенке.
Волкинд схватил куртку и вышел из хаты. Он добежал до ворот и остановился. Куда теперь идти? Ведь уже за полночь.
Вот несчастье! Самый близкий человек, а ведь только и делает, что отравляет ему жизнь. Как же быть? Видимо, не надо было заводить этот разговор. Он стал снова винить себя. А главное — знал, что все равно никуда от нее не уйдет, будет вот так мучиться всю жизнь…
19Юдл Пискун, выйдя от Волкинда, пересек наискось улицу и направился к хате Онуфрия Омельченко.
Голубоватые облака, наплывавшие с околицы, гасили бледный свет луны. По обеим сторонам улицы шумели акации, из Вороньей балки доносилось гудение тракторов.
Примяв сапогами полынь возле канавы, Юдл вошел во двор Омельченко. Было тихо, только слабый ветер шуршал над низкой крышей. Юдл постучал двумя пальцами в окно, залатанное стекло ответило легким позваниванием.
«Сейчас он будет ползать передо мной на карачках».
Онуфрий вгляделся в темное окно и, увидев лицо Юдла, испуганно вскрикнул.
Снова тихо зазвенело стекло.
В одном белье, босой, вышел Онуфрий на прохладный двор.
— Почему так долго? — проворчал Юдл. — Ты никого не разбудил? Кто там у тебя в хате?
— А? — переспросил Онуфрий, словно внезапно оглох.
— Кто там у тебя, спрашиваю? — повторил Юдл, показывая пальцем на хату.
— Дочь. Зелда…
— Спит?
Онуфрий утвердительно кивнул головой.
— Больше никого нет? — Никого…
— Иди одевайся скорей! — Юдл говорил с Онуфрием так же отрывисто и категорично, как Синяков с ним.
Онуфрий растерянно оглядывался. Никого, кроме Юдла, здесь не было. «Он пригнел за пшеницей… Почему один? Может быть, позволит потихоньку отнести ее обратно? — Онуфрий посмотрел на Юдла посветлевшими глазами. — Вот теперь, ночью, чтобы никто не знал…»
— Ну, чего ты стоишь? Онуфрий торопливо пошел к двери.
— Подожди! — Юдл остановил его. — Смотри не разбуди ее. Слышишь? Ну, иди же, одевайся! Я подожду…
Отыскав ощупью залатанные брюки, Онуфрий натянул их на себя, подпоясался, надвинул на лоб шапку и босой вышел из хаты.
— Идем! — Юдл молча повернул к колхозному двору.
«Там меня поджидают, — Онуфрия прошиб пот, — Юдл для этого и пришел за мной…» А он-то думал… И на глазах его выступили слезы.
У ворот колхозного двора Юдл остановился.
— Тебе не холодно? — спросил он.
— А?
— Запряги в телегу черных кобыл — они там, в конюшне, — и выезжай за фруктовый сад…
«Почему за фруктовый сад? Ведь мешки с пшеницей лежат у меня во дворе, за клуней».
— Ну, иди, иди, запрягай! — Юдл подмигнул ему. — Догонишь меня за садом. — Он снова вышел на улицу.
«Теперь он будет молчать! — Юдл даже хихикнул. — Но где это он закопал пшеницу? В случае чего я его самого так закопаю, что он уже встать не сможет… Я им заткну глотку. — Он прикусил ус. — Плевать мне на них на всех с Волкиндом вместе! Онуфрий-то уж будет молчать, как миленький. На самого себя никто не доносит».
Юдлу вообще в последнее время везло. На прошлой неделе, когда ездил в город за ремнями для молотилки, он очень выгодно сбыл знакомым несколько мешков пшеницы.
Что и говорить, если бы он столько зарабатывал каждый день, хватило бы на надгробные плиты для них всех вместе с Синяковым…
Быстро шагая по темному хутору, Юдл представлял себе, как зимой повезет в город хлеб. «Ничего, хорошая зима идет! Они еще опухнут так, что зубы высыпятся… А мне за мешок пшеницы подавай мешок денег».
— Никого не встретил? — спросил он Онуфрия, когда тот нагнал его на телеге.
Онуфрий растерянно посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, но Юдл, ловко прыгнув на телегу, велел гнать вверх, в степь.
— Ты слышал, Онуфрий, о жене Патлаха с Черного хутора? Ну, о жене этого пьяницы, который прошлой осенью утонул? В субботу вечером ее поймали на Ковалевском поле с торбой ячменя, — Юдл причмокнул, — фунтов двенадцать, наверно. Вчера она уже получила бесплатный билет в Соловки… Бабочка ничего. Ты не заглядывался на нее, а? — Юдл подмигнул Онуфрию.
Омельченко совсем сгорбился.
— Ты думаешь, наши лучше? — продолжал Юдл, чувствуя, что теперь он может делать с Онуфрием, что захочет. — О тебе я не говорю, я знаю, ты не возьмешь, на тебя можно положиться, — я скажу это и в глаза и за глаза, ты, если даже на дороге будет валяться, не возьмешь ничего, но поди убереги от них хлеб там, на гармане… Тащат со всех сторон, кто только может. А что, они же понимают, какая зима идет…
Если бы Юдл не говорил о нем такие хорошие слова, у Онуфрия, может быть, хватило бы решимости выложить все, но теперь он и пальцем не мог двинуть, будто его живьем закопали в землю.
— Куда ты смотришь? — повернулся к нему Юдл. — Не видишь, что ли, ток? Поворачивай правее…
Волкинд все крутился возле своих ворот, когда услышал скрип телеги у Жорницкой горки. «Кто-то едет к гарману», — подумал он с беспокойством и двинулся было туда, но как раз в это время в хате погас свет и что-то со стуком упало. Он быстро повернул обратно и вбежал в хату.
Было темно. Минуту он постоял на пороге. «Мало ли какие глупости она может наделать, — подумал Волкинд. — Она же не раз грозилась…»
Маня спокойно лежала на кушетке. Ничего не сказав, он поднял опрокинутый табурет и сел, теперь больше всего боясь, как бы она не заговорила.
Когда она начинает говорить, начинает пилить его, он готов уйти куда глаза глядят, лишь бы больше не видеть ее. Но это не так просто. Что она будет делать одна? Ведь ничего она не умеет. Волкинд иногда даже подумывал, что, если бы Маня полюбила кого-нибудь и захотела уйти, он не стал бы ее удерживать. Конечно, он помучился бы месяца два-три, а потом, наверно, успокоился бы. Но самому оставить ее? Нет, этого он не может. Куда она денется?
— Ты чего сидишь? — Маня поднялась с кушетки. Рубашка соскользнула у нее с плеча, она быстро подхватила ее и прикрыла грудь. — Спать он тоже не дает. — Она снова легла и повернулась лицом к стене.
Волкинд стал стягивать сапоги.
«Не надо было возвращаться, — досадовал он, — надо было уйти в степь на несколько дней, проучить ее».
Где-то за хутором снова тяжело заскрипела телега, и Волкинд почувствовал еще большую тяжесть на душе…
20Шефтл Кобылец сплел на низкой завалинке и медленно, с толком ел. Прижимая буханку хлеба к груди, он отрезал ломоть за ломтем, макал в тарелку с постным маслом, густо солил. Это был его хлеб, выращенный на его земле, обмолоченный его руками. И ничего на свете не было для Шефтла слаще этого хлеба.
За клуней садилось солнце. Красное, как перед грозой, оно зажигало скирды, верхушки деревьев и крыши. Стекла переливались багрянцем пожара.
Но Шефтл не видел этой красоты. Он ни па секунду не поднимал глаз от низкой глиняной завалинки и надтреснутой тарелки, усердно жевал и думал о пшенице, которая лежит еще у него в степи. «Что это Зелда не приходит?» — вдруг вспомнил Шефтл.
… В последние дни она зачастила к ним. Вот недавно она просидела на завалинке весь вечер с его матерью. Шефтл задержался в степи и приехал поздно. Арба была набита доверху. Шефтл, сидя на колосьях, очищал подсолнух. Только он повернул во двор, Зелда поднялась с завалинки. Но он, не сводя с девушки глаз, загородил ей арбой дорогу.
Она покраснела и, задрав голову так, что волосы рассыпались по спине, крикнула:
— Кинь, Шефтл! Ну, брось мне подсолнух!
— Тебе нужно — иди и сорви.
Шефтл улыбнулся и, медленно повернув своих буланых к току, остановил их. Потом отломил половину круглого подсолнуха с крупными семечками и бросил к босым ногам Зелды.
— Ты бы лучше помогла мне сбросить хлеб с арбы, — буркнул он.
— Могу! — весело ответила Зелда. Она подняла с земли подсолнух и запустила им в Шефтла. — Возьми, раз тебе жалко.
