Нотэ Лурье - Степь зовет
— Ну, тато, таточко, — шепотом говорила девушка, — все ведь хорошо! Я выбросила это зерно, теперь никто не узнает. А мы… обойдемся…
Онуфрий положил свою шершавую руку на ее плечо.
— Ступай, донька, погуляй, дай мне одному побыть. Зелда прижалась губами к отцовской бороде и тихонько, словно боясь помешать ему, вышла из дома.
Онуфрий еще посидел у стола, потом тяжело поднялся и лег на свою солому, — может, удастся заснуть. «Отнести бы туда эти мешки сегодня ночью…» Как хорошо было ему, Онуфрию, еще вчера! Он даже не понимал, как ему было хорошо.
С улицы донесся голос Калмена Зогота.
«Счастливый человек, — подумал Онуфрий, — отработал свое, а теперь отдыхает. Совесть у него чиста, ему нечего бояться. А Слободян, Коплдунер, Додя Бурлак? Все они счастливые». И Онуфрий, который всегда радовался удаче соседа, теперь испытывал чувство зависти.
18Меер Волкинд поздно вечером возвращался из сельсовета домой. Тускло светились маленькие оконца землянок, а в его хате было и вовсе темно. Он это заметил еще издали. «Опять валяется на кушетке. Даже лампу ей лень зажечь. — Волкинд невольно замедлил шаги. — Накинется с попреками, с бранью». А он, Волкинд, помнит ее другой — веселой, приветливой. Может, и он в чем-то виноват. Целыми днями Маня одна. Он уходит на рассвете, приходит поздно вечером, раздраженный, усталый, никогда с ней толком не поговорит, да еще огрызается. Кто знает, если бы он хоть раз сдержался, может, и ссоры не было бы. Да, ему надо быть терпеливее…
Волкинд зашагал веселее. Он почти уверился, что с сегодняшнего вечера жизнь у них пойдет по-другому.
Еще с порога ласково позвал:
— Маня! Манечка!
Никто не ответил.
«Наверно, уснула», — подумал он.
Осторожно ступая в темноте, Волкинд отыскал лампу, спички, засветил маленький огонек.
Деревянная кушетка была покрыта простыней.
«Где же она?»
Волкинд поставил лампу на стол и несколько раз прошелся по тесной комнате.
Высоко в голубом небе стояла луна, на земляной пол падал матовый луч.
Под самым окном зазвучали шаги.
«Маня! — обрадовался Волкинд. — Теперь уж она будет молчать. Теперь уж я ее отругаю! Бог знает, когда вернулся домой, было еще, можно сказать, светло, а она…»
Он быстро выкрутил фитиль в лампе и расправил скатерть на столе.
Дверь со скрипом отворилась.
Волкинд бросился навстречу. На пороге, слегка ссутулившись, стоял Юдл Пискун.
— Ты один?
— А что? — Юдл быстро вошел в комнату.
— Маню не видел? — неуверенно спросил Волкинд. как бы опасаясь услышать недобрую весть.
— Маню? — Юдл почесал верхнюю губу, пряча вороватую улыбку. — Видать, поехала в степь.
— В степь? С кем?
— Кажется, со старшим агрономом, с Синяковым. Он был здесь, искал вас.
Волкинд хотел спросить Юдла, кто еще с ними поехал, но побоялся, что Юдл ответит не так, как ему хотелось бы,
— Да-да, вечером еще. Я видел их на плотине…
— Ну что ж, почему бы и нет? Она целыми днями сидит дома, — хмуро проговорил Волкинд, как бы желая самого себя успокоить. — Смотри, как светло, — перевел он разговор, — тракторы могут работать всю ночь.
Он уже был рад Юдлу — все-таки не один.
— Что на току?
Волкинд посмотрел в окно. Сквозь густые ветви акаций глядела круглая белая луна, слегка серебрила голубоватые крыши.
… Позванивала новая эмтээсовская бричка. Маня в белом платье прижалась к спинке, рядом с ней в высоких юфтевых сапогах сидел Валерьян Синяков.
Маня поехала с Синяковым в степь в сумерки — якобы для того, чтобы разыскать Волкинда, хотя она хорошо знала, что муж в Санжаровке, в сельсовете. Синяков это понимал, но, притворяясь друг перед другом, они разговаривали так, будто в самом деле могли найти Волкинда на пару в Вороньей балке.
Они подъехали к шалашу. В котле варился ужин для трактористов. Около шалаша сидел Хонця. Волкинда, оказывается, никто не видел. Маня с деланным удивлением посмотрела на Синякова.
Агроном вышел из брички и пошел с Хонцей по вспаханной земле. Он несколько раз сапогом пробовал глубину пахоты и хлопнул Хонцю по плечу — хороша.
— Ну ладно, — сказал он Хонце, усаживаясь в бричку. — Если Волкинд приедет, передайте, что мы его искали.
— Скорее! — торопила Синякова Маня. — Уже поздно. Мне надо домой.
— В такую ночь ночевать бы в степи, — сказал Синяков, придвигаясь к ней поближе, когда они отъехали за вторую межу.
Она ничего не ответила, прислонилась головой к его плечу.
— Давайте наломаем немного початков. — Он свернул с дороги к кукурузе, серебрившейся на дне балки.
— Зачем?
— Вы их сварите.
— Не надо… Не сворачивайте с дороги…
— А почему? Смотрите, какая кукуруза!
— Валерьян, — она схватила его за руки, — я прошу вас…
Лошади стремительно неслись по сжатой степи, вниз, в балку, врезываясь колесами в стерню. Синяков остановил лошадей возле кукурузы.
— Давайте наломаем. Смотрите, какие свежие початки! — Синяков заглянул ей в глаза.
— Я не пойду…
Он взял ее за руку. Они вошли в высокую, душистую кукурузу. Быстрым движением Синяков отломал несколько початков.
— Ну, а теперь пойдемте, Валерьян!
— Чего вы торопитесь? Кажется, кто-то едет. Подождем. Неудобно. Нас увидят и подумают… — Он улыбнулся и обнял ее. — Маня…
— Что?
— Сядемте. — Он постелил у ее ног кукурузные листья. — Давайте отдохнем здесь немного…
… В хутор возвращались молча. Позвякивали рессоры, лошади раздували ноздри, земля звенела под их копытами. Около плотины Синяков придержал лошадей и въехал в ставок.
Лошади жадно втягивали в себя голубоватую прохладную воду. Ставок пенился.
Потом мокрые колеса брички снова покатили по дороге.
— Дальше не надо, Валерьян. Я сойду здесь.
— Хорошо. А я поеду в Санжаровку… Служба… Маня спустилась с брички. В белом, слегка помятом платье, она медленными, усталыми шагами пошла по высоко насыпанной плотине вниз, к спящему хутору.
Она слышала, как в степи позванивала бричка. Минуту постояла с закрытыми глазами. Потом поднялась вверх по улице и увидела свет в окне своей хаты.
«Значит, вернулся». Маня удивилась: она совсем забыла о муже, будто его и не было на свете.
Волкинд сидел за столом с Юдлом.
— Плохо, что и говорить! Молотим, молотим — и ничего. — Юдл подергал ус.
— Не понимаю: почему мы получаем так мало зерна с десятины? Колос, кажется, не такой уж тощий… Надо посмотреть, — может, решето не в порядке. — Волкинд прикрутил в лампе фитиль.
— Что касается молотилки, то я, кажется, слежу. Разве это только у нас? А в других колхозах, думаете, лучше? Такой год…
— Нет, здесь что-то неладно. — Волкинд потер заросшее лицо. — Почему неделю назад зерно шло гуще? Надо проследить за молотьбой. Завтра вы побудете на пару, а я сам пойду на ток.
Перед тем как уйти, Юдл, чуть улыбаясь, сказал:
— Долго, однако, ваша жена с агрономом катается Чего доброго, еще и заблудятся.
Увидев, как сузились у Волкинда глаза, он мгновенно юркнул за дверь. «Ну, веселье я им обеспечил! Теперь этот дурень перестанет мне на пятки наступать. Не до того ему будет».
Оставшись один, Волкинд прижался горячим лбом к оконному стеклу, расстегнул ворот рубахи. Потом, увидев на кушетке кружевной платочек, со злостью смахнул его и растянулся, не сняв даже сапог.
Уже сквозь сон он услышал шаги и приподнялся. Маня возилась у стола и даже не взглянула в его сторону.
— Где ты была? — тихо спросил Волкинд. Маня не ответила.
Он немного подождал и снова спросил:
— Где ты была?
— Не твое дело! Где надо, там и была. Ездила к трактористу… Ну, доволен?
— К трактористу? — спокойно переспросил Волкинд. — Ты что, пахать ему помогала?
— А что же, сидеть и ждать тебя? Когда человек думает обо всех на свете, но только не о собственной жене… — Она говорила быстро, словно желая что-то заглушить в себе, — Затащил меня сюда, в глушь, в эту халупу с дырявой крышей… Если бы агроном не покатал меня немножко, я совсем извелась бы от скуки…
— Ну вот и хорошо! Катайся и дальше…
— А ты что думал? Вообразил себе, что я буду гнить здесь, у тебя в яме? Да какой ты человек! Мямля, а не мужчина! Ты даже понятия не имеешь, как надо обращаться с женщиной, ухаживать за нею.
— Разве ты калека, что за тобой надо ухаживать? Кто ухаживает за колхозницами?
— Чего ты равняешь меня с ними?
— А что, почему тебя нельзя с ними равнять? — Он чувствовал, что раздражается все больше. Но ссора его теперь уже не пугала. — Чем ты лучше? Что, они меньше твоего пололи, или меньше коров доили, или меньше копен сложили, что ли?
— Сам дои коров! Конюшни ты у них уже чистишь… Растянулся в сапогах на кушетке. Убирай еще за ним!
