Нотэ Лурье - Где Эсфирь?

Где Эсфирь?

Она прекрасно играла на фортепьяно. Так выразительно, с таким чувством, что неизменно очаровывала его, ничего, как ему казалось, не понимавшего в музыке. И смехом своим, искренним, мягким, словно околдовала. Никогда ему раньше не встречалась девушка, которая бы так смеялась. И вообще она была такая симпатичная, милая, такая хорошенькая в свои неполные двадцать два года, что всякий, кто слышал ее речь, встречался с ее умными, живыми глазами, мог бы в нее влюбиться.

Эсфирь училась в консерватории. Он заканчивал архитектурный институт и был на три года старше ее. Родился он в живописном местечке на Подолье. Она была родом с Волыни. Каждую субботу вечером он приходил в ее чистенькую комнату, расположенную на первом этаже большого старого дома. Она узнавала его шаги и выбегала, широко распахнув дверь.

— Вениамин… Я только что думала о тебе!

Что она думала, он не спрашивал. Его не забывали, помнили, и этого было достаточно.

В тот памятный день лицо Эсфири, когда она открыла дверь, будто светилось, радостно блестели продолговатые черные глаза.

— Вениамин, я приготовила тебе сюрприз!

— Сюрприз?! — Он был несказанно обрадован ее вниманием.

— Я написала сюиту… О моем детстве. Хочешь послушать?

Хочет ли он?! Нужно ли об этом спрашивать!

Он сел у открытого окна, она — к фортепьяно и на несколько мгновений замерла. Потом ее длинные, тонкие пальцы коснулись клавишей.

Звуки волнующей мелодии, казалось, пришли откуда-то издалека, навевая что-то знакомое, очень дорогое, похожее на ту колыбельную песнь, что пела мама.

Все шире, ярче море звуков, и вдруг привиделось крылечко родного дома, всходит солнце в молочно-розовой дымке, слышится плеск колес водяной мельницы, бренчанье жестяных бидонов на деревенских подводах, переправляющихся через шаткий мосток. И аккомпанементом — перезвон молота в кузне, словно бодрая веселая песня юности. И песня эта вырывалась в открытое окно на улицу, в предвечернюю синь, где шумел город, большой город в белом цветении акаций.

— Я… не нахожу слов, — проникновенно произнес он, когда она устало опустила руки. — Эсфирь…

Она поднялась и подошла к нему.

Оба остановились у открытого окна. Ему так много нужно было ей сказать. И в то же время он был счастлив уже тем, что Эсфирь стоит рядом, что можно смотреть на нее, повторять ее имя.

— Эсфирь!..

Она ласково, открыто смотрела ему в глаза.

— Да, это было прекрасно, — сказал он, не решаясь добавить, что всегда хочет слушать ее музыку, и они больше не должны расставаться.

— Вениамин, через два месяца ты ведь заканчиваешь институт, — с улыбкой проговорила Эсфирь.

— А через год ты — консерваторию.

— И будешь строить клубы, дворцы, — продолжала она мечтательно.

— А ты их наполнишь звуками музыки.

Под самым окном буйно цвела акация, усыпая белыми лепестками землю, подоконник, пол. А они, вдыхая ее сладкий аромат, мечтали о будущем. Весь мир был для них открыт. Большой светлый мир, полный солнца, музыки, счастья…

…В ту же ночь с рассветом загрохотала война. На город обрушились металл, огонь, смерть…

А в полдень прямо из военкомата, по дороге к сборному пункту, Вениамин свернул на знакомую улицу. Он быстро шагал — времени было в обрез, но он должен был увидеть Эсфирь, высказать то, в чем не отваживался признаться прежде. Именно теперь, когда над городом рвались бомбы, он должен был ей все сказать.

Но он не застал Эсфирь. Вероятно, в эти минуты она разыскивала его. Занавеска на окне была опущена… А лепестки акации тихо падали и падали на землю,

Город тревожно шумел, будто подгоняя время…

Если б можно было ее увидеть хоть на секунду, сказать только одно слово!.. Но он ушел, не дождавшись Эсфири, — не имел права опаздывать. Через несколько часов воинский эшелон увозил его из родного города.

С фронта он послал Эсфири письмо, указав номер полевой почты, и с нетерпением ждал ответа.

Однако не прошло и недели, как его перевели в авиационную часть. Эсфирь, возможно, тут же ответила, но письмо до него не дошло. Снова дал о себе знать, сообщил новый адрес. Однако после ожесточенных боев в его родной город, где каждая улица, каждый камень были ему дороги, где празднично цвели акации, где жила Эсфирь, ворвались фашисты.

Где теперь она? Успела ли эвакуироваться? Он был уверен, что Эсфирь уехала. Но куда? Раньше он надеялся, что получит весточку. Теперь надежды не было.

Через полгода Вениамин стал летчиком бомбардировочной авиации. Перед первым вылетом в глубокий тыл врага он достал из планшета блокнот и тут же на аэродроме, возле самолета, написал: «Сейчас я вылетаю на задание. Кто знает, увидимся ли мы когда-либо. Но я солдат и думаю о жизни. Лишь теперь я понимаю, как счастливо мы жили. Вспомни…» — и остановился. Он не мог не написать Эсфири, но куда отправить это письмо?..

По аэродрому разнесся знакомый сигнал.

Вениамин сунул блокнот в карман и через несколько минут был уже в воздухе.

…Это случилось на двадцать втором вылете. Осколком ранило правую руку, — Вениамина отправили в куйбышевский госпиталь. Рана оказалась опасной, и его трижды оперировали. Потом дело пошло на поправку.

Он знал, что в городе много эвакуированных, и стал просить увольнительную.

Вениамин бродил по улицам, жадно вглядываясь в лица прохожих. Быть может, вот так, случайно, он встретит Эсфирь. Разве это невозможно? Всякий раз, возвращаясь в госпиталь, он думал: в следующий раз, вдруг в следующий раз…

У него появилась привычка: заговаривать даже с малознакомыми людьми. Расспрашивал: не слыхал ли кто случайно, есть ли в Куйбышеве кто-либо из его родного города? Он ищет Эсфирь Левенсон.

Ему сочувствовали, обещали узнать. Но все тщетно. Эсфири он не нашел. Уезжая из госпиталя, Вениамин, на всякий случай, оставил номер полевой почты, возвращался он в прежнюю часть, к старым товарищам.

Раненая рука еще побаливала, и первое время ему разрешили летать только на «У-2» — связным между штабом фронта и тылом. Вениамин досадовал на судьбу, но успокаивал себя тем, что вскоре непременно вернется на бомбардировщик.

Пролетая на своем тихоходе над каким-либо городом, думал: ведь очень, очень возможно, что война забросила сюда и Эсфирь, и она где-то здесь. Быть может, идет сейчас по улице, видит самолет в небе и не знает, что это летит он, Вениамин. Смотрел с высоты на маленькие фигурки людей, словно мог ее разглядеть.

Когда внизу через поля и леса мчался поезд, Вениамин испытывал знакомое беспокойство: вдруг Эсфирь стоит у окна одного из этих вагонов…

Вскоре его вернули в эскадрилью бомбардировщиков.

До войны он так мечтал строить красивые здания, а теперь неистово уничтожал вражеские мосты, склады, заводы. Ненависть к фашистам у него была велика, и Вениамин первым вызывался на самые опасные операции. Он мстил за то, что у него отняли Эсфирь, за свой родной город, за тех, кому уже не познать радости победы…

Об Эсфири он запрашивал Бугуруслан, где были зарегистрированы все эвакуированные. В тех списках значилось много Левенсонов, много женщин, молодых и старых, носивших имя Эсфирь, но не было той, которую он искал.

В жизни бывают странные совпадения. Ровно через три года после того памятного дня, когда он последний раз виделся с Эсфирью, его родной город был освобожден. Вениамин жадно искал в газетах дополнительных сведений, надеясь что-либо узнать о судьбе Эсфири.

И тут же, на всякий случай, написал на ее довоенный адрес письмо. Пока всего несколько строк.

Время шло, прошли даже самые последние, по подсчетам Вениамина, сроки, а ответа все не было. Его друзья, летчики, видели, как осунулся Вениамин, оживляясь только тогда, когда приходила почта, и посоветовали написать соседям Эсфири. Не может быть, чтобы кто-либо из них не откликнулся.

И снова он ждал. Ждал терпеливо. Теперь-то обязательно должен прийти ответ.

Шли яростные бои со смертельно раненным, но все еще сильным, отчаянно сопротивлявшимся врагом. Страна стояла у радиорупоров. Наша армия освобождала город за городом, и люди выходили наконец из своих укрытий, возвращались из лесов. Кто знает, может, среди этих измученных людей находилась и та, которую отторгла от него война.

В одну особенно тяжелую ночь он вторично летел на боевое задание. У самого подхода к объекту на него напали четыре вражеских самолета. Увертываясь от одного истребителя, попадал под огонь другого, а третий уже заходил в хвост, чтоб наверняка поразить. Снаряды рвались со всех сторон.

Вениамин почувствовал острую боль в груди. Перед глазами кругами пошли огненные вихри, их захлестывала черная пелена… это все… Все кончено… Вдруг в эти последние мгновения — глубокие молящие глаза Эсфири. Глаза, которые ему уж никогда не увидеть… Нет!.. Нет!.. Он должен жить… Не одолеют… не одолеют…