На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
Мгновенно в Леньке вспыхнуло что-то дикое, готов был наотмашь ударить девушку. Остановили ее широкие, испуганные глаза, ее жаркое дыхание прямо ему в лицо, всполошенный шепот, как крик о спасении, о пощаде:
— Ленька! Ленечка! Ты же сам!.. Ты же сам!.. И чего-то ты не оглядываешься по сторонам? Чать белым днем!.. Если б никого, да разве б я… Ну разве б я… Может, я сама первая тебя… расцеловала! И проплакалась бы… Пошто ты так?! Не глядишь, а я-то все вижу: он идет! Понимаешь — он идет сюда по дорожке! Жених ведь! Сговоренные мы!.. Что обо мне подумает?! Соображаешь своей головой?! Ленька! Ленечка! Не вздумай дурить! Встреться с ним, поговори по-людски! Оберни в шутку, притворись, — мол, оперся на гнилую слегу, а она — пополам! Спасибо, мол, Нюша подстраховала, а то б выкатался в телячьем…
С трудом, с трудом приводил себя Ленька в требуемое состояние. Теперь-то он разглядел и узнал, кто был тот самый «он», медленно приближающийся к загону по тропке со стороны речки. Это же Петька Грибов! Который когда-то плавал матросом на дрянном буксиришке «Богатырь». В памяти он оставался долговязым, худым парнем — учился тремя классами старше Леньки и Нюшки. Теперь, конечно, успел отслужиться в солдатах, и вот — пожалуйста! — заженихался тут, паразит! Ладно бы к какой другой приставал… Заматерел, ряжка сытая, загорел, как араб….
Петька, похоже, нарочно замедлял шаги, нагибался, срывал травинку, снимал с головы соломенную шляпу, крался с нею за мотыльком, прихлопывал — попалась, нет, несчастная бабочка? А сам небось зорко присматривался. Не скоро подал голос издалека:
— С кем это она любезничает, душа моя Анюта?
Это был голос насмешливого, уверенного в своем превосходстве человека…
— Подходи, узнаешь сам! — звонко ответила Нюшка. Еще была минута, и она скороговоркой продолжала объясняться с Ленькой: — Ты не писал и не писал, а я чего должна была о тебе думать?! Я Петьку-то не так чтобы уж очень… Я его поведение знаю… Боюсь его! Выйдешь за него — бить станет! Его здесь Петром Фомичом зовут. Доярки возле него крутятся!.. Сперва у них по-серьезному с Дунькой Птиценой началось было… Теперь, говорит бросил ее… Он у нас на ферме работает… Председатель его с Волги переманил. Матери новую избу колхоз поставил. Нагульную телку по дешевке в рассрочку продали… Всего-всего у них с матерью нынче полно… Думаешь, больно весело мне в их семью идти!..
Леньке было противно выслушивать жалостливые Нюшкины признания: «больно весело»! Не весело, так кто тебя неволит, дуреху! Торопясь зашептал ей:
— Слышишь! Пока не поздно, подумай! Я тебе что скажу: со мной вместе приехала Танька Малинова. Дорогой она все про этого Петьку вспоминала, аж тряслась — поскорей бы с ним свидеться! Нынче они встретятся, сразу у твоего Петьки глаза разбежатся… Он и начнет с Танькою перемаргиваться. Это я точно тебе говорю! А мы с тобой… тогда уж!..
Нюшка закрыла ему рот ладошкой:
— С ума сошел! Перестань, сказано! Вообще… знаем мы вас! Все вы нынче горазды девок обманывать. Погляди на себя: какой с тебя жених? Ты же не самостоятельный, тебе еще служить. Со мной хочется поиграть?! Забудь! Не на ту напал!
Ленька взорвался:
— Забыть?! Ну и забуду! Катись к своему Петьке!..
Нюшка колючим взглядом оттеснила Леньку прочь и крупным шагом двинулась к своей кухне. За ней осталось последнее слово!..
Станет после этого Ленька разговаривать с ее женихом! Но не успел отойти подальше от загона, Грибов его окликнул:
— Эй, друг! Постой-ка, не улепетывай с места преступления! Кроме того, ты мне вроде, бы даже знакомый…
Ленька, не оглядываясь, замедлил шаг. Горячая Петькина рука тяжело опустилась ему на плечо.
— Здорово, земляк!
— Здорово так здорово… Чего надо?
— Поговорить…
Ленька готов был задохнуться от обиды и гнева: какого лешего надо этому дылде, чего пристал?!
— Первое слово беру себе! — хорохорился Петька. — Значится, так. Вы с моею Анютою водились в кое-какие времена. Это факт общеизвестный. Что же из этого факта следует?
— Ты что — следователь? Хватит ломаться. Говори, чего тебе надо от меня!
— Мне от тебя требуется ни много ни мало. Насовсем в деревню?
— Можешь не волноваться — в отпуск.
— За отпуск тоже можно накуролесить… Даю категорический совет: никаких чтобы с Анютою разговорчиков, ни на какую тему! Никаких условленных и никаких случайных встреч! Ни возле плетня, ни возле пенька, ни на рабочем месте, как это имело место теперь! Принимается?
— Можешь не волноваться.
— Удовлетворен ответом. Спасибо. А затем так: мое предложение скрепить договор подписью и печатью. А именно: сейчас же направиться на пасеку — там у Федотки Кривого отличная медовуха… Тут неподалеку, километра два, не больше.
— Не по дороге мне! — отрубил Ленька и зашагал прочь.
Шел не разбирая дороги. Машинально свернул на тропу, по которой деревенские спрямляют путь к Соколиной гари, отправляясь по ягоды. А ему нужна теперь земляника?
Остановился, много пройдя, среди поляны, возле широкого пня. Сел на него, хотя и заметил, что он в потеках живицы — можно испачкаться. Но ему наплевать на все! Охватил голову руками, задумался.
Внезапно перед ним с шумом пропорхнуло что-то, — успел раскрыть глаза, уловить трехцветное чудо, — черно-бело-красное. Да это же дятел… Птица взвилась к вершине елки, заметно подточенной короедом, и торчком, головка вверх, хвостик вниз, прилепилась к стволу — эдак надежно, с удобством. Тотчас по лесу раздалось четкое, дробное, с короткими паузами простукивание — «лесная морзянка»… Ленька невольно залюбовался пернатым тружеником. Душу наполнило нерастраченное ощущение буйной молодости, ощущение неосознанного счастья. Хорошо-то как вокруг!.. Опустил взгляд на землю, — да как можно было не видеть сразу-то! — вокруг пенька земляники будто из лукошка рассыпано! Растянулся на животе и прямо губами стал обирать с развесистых стебельков крупные, сочные, насквозь прогретые солнышком земляничины.
Лежа на траве Ленька теперь улавливал всякий звук — чириканье лесных пичуг, жужжание шмеля, стрекот кузнечиков. Невольно вздрогнул при совсем еще далеких раскатах грома. Где-то потихоньку собиралась гроза. А с той стороны, откуда должны были появиться ягодницы, все более внятно стали доноситься женские и детские голоса. Погодя он уже стал угадывать, кто с кем перекликается.
— Настька — На-а-ась! Ты где-ка-а?
Услышав отклик, — материн голос! — Ленька сорвался с места.
— Манька — Ма-ань! — кричала мать куме Марье Лычкиной. — Мы ту-ут! Пошли домой! Ты чего та-а-ам?
— По-го-ди-и! На чернишник напала-а! Ягодь густая!
