На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— Мостком для белок называет наш чудило старик эту посадку. Опять же тебе скажу: старый — что малый!
— Вы все смеетесь… — Ленька не мог стерпеть насмешливого тона по адресу Архипа Николаевича. — Может, он специально, для красоты, такую ровную посадку огородил…
— Чего смеюсь, я правду говорю: здравому человеку не может прийти в башку сажать елочки-сосеночки ради забавы, чтобы по их макушкам припрыгивали белки из лесу прямо к тебе на двор… И на кой ляд они тебе сдались? Расплодятся, не будешь рад, — погрызут, перетрущат все твои съестные припасы: сушеные грибы, орехи, семечки. Ну, скажи, разве не фантазия? Она, вишь, белочка, не поскачет из лесу по голой земле в школьный парк, где для нее готовят угощения, — так давайте, говорит, построим мосток! Вот он теперь у тебя под глазами, можешь полюбоваться.
— И уже прискакивают? — не скрывал Ленька восторга дедовой фантазией.
— Специально не желаю интересоваться! Вот стренетесь, можешь задавать ему вопросы, он тебе накрутит турусов на колесах, только ухи развешивай. Ему к девятому десятку клонится, а он и робятишкам в друзья-товарищи напрашивается. Сам их поучает, сам же ихними глупостями заражается. Вот ты, — как здешний уроженец, — а ну, скажи, ответь, с чего твоя деревня есть — Пустельга? Что оно такое? Не знаешь. И я не имел понятия. Не вижу надобности засорять мозговые хода разными пустыми сведениями. А старому — интерес до всего! Отколь-то вычитал и талдычит школьникам: дескать, нашу деревню нарекли в честь имени птицы… Имеется якобы где-то, — величиной с галку, но не черная, а вся желтая, в темную крапинку, клюв крючком, — хищная, значит, кровожадная, как бы сродни соколу. Пробавляется мышами, разбойничает по гнездышкам малых пичужек. Когда эта стерва охотится, то держит низкий к земле полет: высматривает, кого бы сцапать, и крыльями часто-часто трепыхает, — сама себя притормаживает, чтобы ни взад, ни вперед, виснет в воздухе, как вертолет, тварь паскудная!
Ленька усомнился:
— Неужели дедушка про нее так сердито рассказывает!
— Не он сердито, это я тебе говорю! У меня на то своя голова имеется. На всякий вопрос имею собственный взгляд и деловое рассуждение… В старину будто за трясокрылый полет ее называли трясучкой. Из чего следует определить: а была ли она люба человеку или была вредная, коль получила прозвание «трясучка», а еще к тому же — пустельга? Оба названия ругательские. Пустая, значит, птица, населению не нужная. Дед гнет свою линию: вымирающих птиц, говорит, ученые разыскивают по всем уголкам белого света. Что если где удастся отловить парочку, чтобы он и она, муж и жена, то не жалеючи никаких тыщ рублей или там долларов, везут в клетке на самолете через горы и океаны и выпускают там, где такая порода когда-либо по истории гнездовалась, да, истребленная без остатку, сошла к нулю. Вот я и думаю: чепуховская это затея! Любому малограмотному крестьянину ясно, что жизнь повсюду идет передним ходом, а не пятится назад, ничто отжитое, старое взад-пятки само по себе не ворочается. Хошь ты умри, хошь ты лопни от перенатуги: не повернешь колеса истории! Так, нет? Если, скажем, когда и была на пользу в природе та ж самая пустельга, но вот же — взяла да исчезнула! С чего бы ей исчезать, если б имела свое назначение жить и продолжать плодиться? Не сама по себе надумала кончать, что-то ее принудило. Исчезнула, — и туда ей дорога! Истребляла, допустим, мышей. Мышь в хлебопашестве тварь вреднючая, это верно. Истребляла ее пустельга, правильно делала. Ну а теперь как же? Теперь на птичек у нас никакой надёжи. Нынче фабрики вырабатывают всяческой ядовитой отравы, — о-ё-ё-ёй! — разок обфукают с самолета все твои землевладения так, что через пятнадцать минут миллион миллионов твоих мышей опрокинутся кверху лапками! Миллион пустельгов такой работы за пятилетку не выполнят! Отсюда вывод каков? Пользы с пустельги — один пшик, хотя б она снова-здорова у нас завелась. Зато уж обиды причинила бы нашим лесам и лугам несочтимые! Берегитесь тогда соловьиные выводки! Душа в пяточки у синичек, малиновок, пеночек! Всех птенчиков, еще голенькими, желторотенькими, повыхватывала бы из гнездышек, пожрала, полопала и не подавилась бы, гадина ненасытная! Тут мы с тобой подходим к другой точке зрения: пустельга — от нее, значит, великое в природе опустошение!
Васька помолчал, обдумывая, как выразить свое неполное согласие с применением химии. Покачал головой:
— Великая неразбериха творится… Заодно с мышами-то все до едина полезные жучки-паучки, шмели, пчелки, мотыльки, кузнечики, муравьи сгинут ведь! И уж навеки! Нового кузнечика ни на каком заводе не откуешь! Новую пчелку ни из какой стрекозы не выведешь! Этого добиваться никак не следует, чтобы на всю природу отраву выплескивать!
Васька, премного довольный собою, — эко, произнес научно-философскую речь! — гордым взглядом обмерил своего щуплого пасынка и решительно высморкался через пальцы в боковое оконце.
От заповедной куртины семенной сосны повернули направо. Долго на малой скорости тряслись по песчанистой, переплетенной толстыми кореньями лесной дороге. Но вот, избавлением от тряски, впереди распахнулась пространная луговина в ромашках, колокольчиках, кипрейных гривках вдоль каких-то канав. Кипрей-то еще красивее здесь называют — иван-чаем! Вот где благодать! Сосны остановились на взгорке, а вниз по отлогому склону, где влажнее, направляясь к речке Воле, побежал нечастый, но ровный голенастенький березняк. На окрайке березняка пристроился жердяной загон с телятами темно-бурой масти. К загону примыкает длинный сарай под рубероидной крышей. А чуть в стороне красуется бревенчатая изба под шифером с высокой телевизионной антенной. Скорее всего, тут и живут, дежурят, отдыхают пастухи, доярки, телятницы…
Ленька подумал, что это и есть летний лагерь пустельгинской фермы, где начальницей над телятами… Анна Михайловна Перепелкина… Нюшка-перепелочка, дошкольная и школьная Ленькина непрочная любовь…
— Остановите тут… — сейчас Ленька не смог произнести «отец», внутри опять что-то противилось этому.
— По нужде, что ли? До Соколиной еще не близко.
— Знаю. Пешком пройдусь…
— A-а, вон чё… — Васька кивнул в сторону лагеря. — Девки! — Остановил машину. — Валяй-валяй! — Высадив Леньку, развернулся и укатил.
При телятах никого
