На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
На крылечке избы показались две девушки, в руке у одной транзистор, а может — магнитофон, запущенный на всю мощность. Девчата молоденькие, наверное, вчерашние школьницы, тонкие, высокенькие. Головы плотно повязаны белыми косынками: должно быть, коротко постриженные. А кофточки на них, — бог ты мой! — какие модерные.
Неужели это свои деревенские?! Или студентки-практикантки, какие на животноводов учатся?
Ноги сами понесли Леньку следом за ними. Девчата зашли под навес, взяли там подойники, полотенца и все под ту же музыку направились вниз по склону. Ленька остановился, увидав стадо, отдыхающее на водопое у речки Воли. Темно-бурые «юринки» лежа жевали жвачку. Девушки отыскали коров, которые, должно быть, недавно отелились: ведь их полагается почаще выдаивать, чтобы не затвердело вымя. Умора видеть такую картину! Та доярка, что шагала с музыкой, подняла буренку, поставила аппаратуру рядышком и принялась массировать… Все, как есть, — по зоотехнической науке!
Только тут Ленька обратил внимание, что под бугорком близ телячьего загона была устроена кормокухня, без стенок, с одной только крышей на четырех столбиках. Возле слабо дымящей топки стояла Нюшка, опершись на длинную мешалку.
Глубоко вздохнув, Ленька оправил сорочку в поясе. Застегнул, и тут же опять расстегнул верхнюю пуговку: если без галстука, то лучше с распахнутым воротом. Видя, что не замечен девушкой, подкрался к ней ближе, остановился, не дыша, за стволом березы, что была потолще других. Если жило в нем какое-то представление о девичьей красоте, нежной, той, не объяснимой словами, притягательности, — все это явилось теперь перед ним, поразило его в расцветшей Нюшке.
Ему расхотелось чудачить, — кукарекнуть, мяукнуть, перед тем как выскочить из прикрытия, чтобы ошеломить девчонку. Он потрогал кончик носа… Слава богу, кажется, с этим порядок! Танька Малинова сегодня утром на пароходе уверенно его успокаивала. Если порядок, то откуда же в нем нежданная робость? Что плоховато одет? Но ты погляди, — и сама-то Нюшка не на гулянки вырядилась, — в коротковатом, сзади помятом ситцевом платьишке в мелкий цветочек, в рабочем фартуке грубой материи… Ах, да будь она одета во что угодно, все равно Ленькин разум туманило от вида ее гибкой фигурки, от ее тяжелой каштановой косы, перекинутой через плечо на грудь, от ее серых, с подцветкою синевы, — как хорошо помнилось, — насмешливо-удивленных глаз… Ах, да надо ли во всех мелочах обрисовывать, какова она из себя, — эта спелая земляничина, умытая росой на заре…
Ленька выступил из-за березы, четким шагом направился к кормокухне:
— Девушка! Могу ли я видеть заведующую телятником Анну Михайловну Перепелкину?
Нюшка спокойно обернулась на голос. Мгновение стояла недвижимо. И как хлопнет обеими руками себя по бокам, расхохоталась, аж начала приседать, будто коленки ее не держат.
— Ле-е-енька! Ой, ни жданочки!
Ленька остановился в двух шагах от нее.
— Все жданики, говоришь, израсходовала? А, может, не все? Дай-ка я вот сейчас проверю… — Он развел руки, намереваясь схватить Нюшку в охапку. Но она отстраняюще подняла свои маленькие ладошки.
— Бес-со-вест-ный! — пропела укоризненно. — Хошь бы письмечишко!.. Хошь бы строчечку! За все-то три аль уж четыре года! Жених называется! Я на тебя озлилась и уж во сне давно перестала видеть. Замуж выхожу, понятно вам?!
— Пока не совсем понятно. Шутишь или смеешься?
— Какой смех. За малым только остановка…
— За малым? Кто он такой, твой «малый»? Интересно бы поглядеть. Может, тот малый вовсе даже не милый? Подать мне его сюда, я из него картофельных пирожков наделаю! Помнишь, как мы грозились друг дружке, когда поссоримся? Я из тебя картофельных, а ты из меня — гороховых… — все еще не веря девушке, но уже с тайной тревогой продолжал зубоскалить Ленька, задетый за живое.
— Остановка за малым делом, — говорю тебе!..
— Окончательно решила: меня побоку?
— Иной раз подумаю — был же такой дурачок на свете… Дружились, как будто во всем ладили. Не скучали друг возле дружки… Но все дымом ушло! На такой ваш привет — таков наш ответ!
— За каким же малым делом остановка? Нельзя ли ту остановку протянуть еще…
Нюшка этак по-простому и оттого убийственно правдиво отчеканила:
— Денег на свадьбу не хватает!
Отвергнутый жених, заложив руки за спину, пошел к загону. Остановился у того места, где рдяно цвел разросшийся сплошной грядой высокий, до плеч, кипрей.
— Нюш!.. — не оборачиваясь, позвал: — Подь сюда… — Обернулся.
— Зачем? — не трогаясь с места, тихо спросила она.
— Забыл… как называется этот… сорняк… — тронул и покачал ало цветущую стрелку. Привалился спиной к изгороди загона, поставив ноги крестиком.
— Иван-от чай, забыл, как называется? Ты сам сорняк. — Нюшка развеселилась. По-девчоночьи подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, приблизилась к Леньке, обеими руками взъерошила его жидкие серые волосы. Но тут с ней что-то произошло, вспыхнула румянцем, опустила руки, отвернулась, прерывисто дыша… Леньке был виден краешек прозрачно алеющего уха, полуприкрытый завитком волос. Она все же совладала с собой. Отшагнула назад, повернулась к нему лицом и, приложив кулачки к ключице, доверительно призналась: — Туточки вот… колыхнулось… и… замерло!.. Сама не понимаю — отчего, что… Посмотрела на тебя… Гляжу: это — ты, а ровно вовсе даже не ты… Хороший будто, а незнакомый! А я чего-то с тобой по-прежнему… И не получилось…
Ленька слушал ее зачарованно и все понимал так, как надо. Он для Нюшки и теперь не пустое место. Слушал бы и слушал, не перебивал. Дослушался бы и до таких признаний, после которых ничего бы не оставалось, как только схватить ее, и… как никогда еще в жизни у него с нею не было… Но минута затянулась, желанных слов от нее не дождался… пора, видно, самому говорить! А ничего путного не пришло на ум, и понес ненужное:
— Ты чего-то не там, больно высоко показываешь, — в горле, что ли, а не где пониже колыхнулось и замерло? Призналась бы уж!.. А, Нюш?
Она вздохнула, потупилась, сухо проговорила чужое, заученное, из какой-то затрепанной песни, что ли:
— Уж не воротишь прошлое назад…
Ленька оттолкнулся от загородки и, не помня себя, схватил Нюшку в объятия.
— Захотим — воротим!
Но что такое?! Он получил резкий удар в грудь! Сзади хрястнуло, — переломились две трухлеватые верхние березовые жердочки, — и он неминуемо должен был кувырнуться туда, к телятам, навзничь! — мог бы ткнуться в землю головой, свернуть себе шею… Если бы! Если бы те же самые руки, что сбили его, — маленькие, но чертовски сильные, — не вцепились в
