На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— А что! И бабка тоже за первый сорт пойдет. С мукой возится, блинами будет ублажать. На бабок обращать внимание обязательно следует. Не приведи господи, нарвешься на такую невесту, что к семидесяти годам обернется натуральной Бабой Ягой, живьем загрызет! Ты мне скажи по чистой совести: как там у Таньки, дружок имеется?
— Не интересовался, не знаю.
— Жаль! Понимаешь, Леонид… Я тебе честно признаюсь. Танька в этот приезд производит впечатление! Не такая совсем, какой прежде видал. Обновляется человек в городской жизни, что ни говори. Как говорит моя бабушка Ефросинья: «Медный грошик меж золотых потрется — и сам заблестит, как золотой».
Леньке все эти Славкины рассуждения пришлись не по душе, и он не стал продолжать разговор.
У Потрошихиных никто не отворил калитки, никто в окошко не выглянул. Славка для порядка протяжно посигналил. Тишина во дворе!
— Эх, друг! Чего-то не встречают тебя ни визгом, ни писком. Таковы твои пироги… Слышь-ка! — оживился Славка. — Решаю, не откладывая в долгий ящик, нынче ж вечерком снарядится с визитом к Малиновым! Составь мне компанию! Конечно, надо полагать, попридут Танькины подружки, может, и тебе какая приглянется.
— Насчет вечера ничего тебе не скажу, Слав… — отговорился Ленька. — Спасибо.
Не встретили, ну и ладно. Изба не заперта. Вошел. Поставил на лавку чемодан, принялся его разбирать. Не прошло и пяти минут, послышалось тарахтенье мотора и под окнами остановилась порожняя бортовая: Ленька наблюдал, как из кабины неспешно выбрался Васька, то бишь сам хозяин дома, глава семьи Василий Семенович. В затасканной майке, в грязно-синих лыжных штанах, дочерна загорелый, кудревато-черный, с круглой плешью на макушке, руки бугрятся бицепсами, а при всем при том, — уж совсем не спортивно! — выпятился живот…
Откинув спинку сиденья, Васька достал поллитровку, затолкал ее в карман штанов, хлопнул дверцей и, посвистывая, направился к воротам.
— Здоров был, сынище! — громогласно приветствовал отчим Леньку, переступая порог. — Сей минутой Славка Галочкин стрелся, дает мне сообщение — гость к нам пожаловал! Я, это, мигом, — до магазина, К делу заначил от матери позавчера десятку с получки: ровно кто на ухо мне нашептал, что быть хорошему случаю… Ну, обнимемся, что ль, по-родственному!
Ленька шагнул навстречу отчиму, на миг приткнулся лицом к его потной горячей шее. А Васька облапил его, похлопал по худым лопаткам:
— Вот что значит — литейный цех! Имею представление! Гляди-ко, что с парнем подеялось, поиссох-то как. Придется нам с матерью подремонтировать весь твой организм. Здесь у нас харч натуральный! А сам воздух чего стоит! Сосновый! В нашем леспромхозе витамин из сосновых иголок жмут. Во всей природе одна сплошная лекарственность!
— Где мама с ребятами? Дедушка?
— Мать нынче в колхоз не пошла. Бабы, ребятишки двинули по ягоды. Говорят, красным-красно повысыпало на Соколиных гарях. К обеду придут с полными лукошками. А дед, — где ему быть, окромя как на школьной усадьбе. Лотошится со своими юннатами.
— Как лотошится?
— Крольчата, нутрията, хрен знает, какая там еще у них скотина щенится, или котится. Старый, что малый…
Задетый пренебрежительным тоном отчима, Ленька поднялся с табуретки, на которую с мягким принуждением усадил было его Потрошихин:
— Не хочу. Не буду. Не распечатывайте, пожалуйста.
Васька поднял бутылку к лицу и так, сквозь стекло и прозрачную жидкость, как бы под увеличением стал разглядывать, что это за чудак перед ним.
— Ты за кого меня принимаешь? Я же на работе, я за рулем, да чтобы напиваться — сохрани бог! Лишь только ради встречи… Но раз не желаешь… Поешь на скорую руку — и айда. Хошь, я тебя подброшу на Соколиные. Стренешь своих и сам попасешься.
Васька убедил, что ему почти попутно: семь верст не околица. День-то вон как долго еще протянется, чего Леньке томиться в пустой избе. Дружелюбие Васькино подкупило: с аппетитом принялся за отварную говядину. И уж до чего вкусен показался ему свежеиспеченный подовой хлеб! Кусал поджаристую краюху, тыкал в солонку пучком луковых перьев. Какого еще сала-масла, каких блинов со сметаной тут не хватало!
Ленька поднялся, сказал спасибо достал из кармана портсигар: он сообразил приготовить подарок, когда увидал Ваську в окошко.
— Не обижайтесь… вот… отец…
Как же это у него вырвалось?! Будто чей-то чужой язык выдавил: «отец!..» До сих пор Ленька никак не называл отчима. Ни дядей Васей, ни Василием Семеновичем, никак. Теперь неужто свободно начнет называть отцом?
— Не обижайтесь… Не велик подарок, но… с пожеланием счастья вам, удачи во всех добрых делах…
— Принимаю со всей радостью! — Васька взял портсигар, подкинул слегка вверх, поймал, раскрыл и зачем-то понюхал. — С пожеланием, говоришь. Правильно. Пожелание всего дороже. Уважать людям друг друга необходимо.
Боковые стекла были опущены, и ветерок, напоенный запахами только что скошенной, чуть привядшей травы, вихрил со свистом, прорываясь из окна в окно в своем устремлении поперек бега машины. Васька, виртуозно руля, без умолку разглагольствовал, то и дело перескакивая с одного на другое:
— Жизнь у нас, к твоему сведению, и здесь бьет ключом… гаечным, конечно дело, по черепку. Нет тебе никогда свободного часу. Выгадываешь момент. Выдадут путевку в район — ага, думаю, необходимо поспеть и туда, и сюда. Перво-наперво завернул на делянку, нагрузился дровишками — себе и еще там… одному… Усекли: колымничаешь, мол! Оплати-ка, товарищ Потрошихин, в трехкратном размере использование государственного транспорта в личных корыстных целях!..
Отчим помолчал минуту, потом заговорил о другом:
— И-и-их! А травы, травы этот год! Иной мести́ной — вот так вымахали, по грудки! За две росы мы с матерью можем на корову насшибать и на телушку сполна. Ты тоже подсобишь, поди, маленько. В Пахомовом логу, возле кипуна, — помнишь тот ключик-кипун? С которого на покосах воду берем — там бабы следы медведя видели. Натурально, как человечий след, но с когтищами! Эх, а на закате в лесу пичужки всевозможные дают гастроль! На все струночки, на все дудочки, иные ровно в детские побрякушки бьют. Куда тебе джазы с участьем Эдиты Пехи!
— Эдиту зовут не Пеха, а Пьеха… — поправил Ленька.
— Пущай так. Но зато под птичью музыку мошкара проклятая готова заживо тебя сожрать. А наш дед мосток для белочек придумал!
Ленька слушал и не слушал, а тут встрепенулся:
— Мосток? Для белок? — Он невольно привалился к Ваське, чтобы лучше разглядеть, куда тот показал кивком головы.
Слева дороги протянулась жердевая городьба, какую обычно возводят по скотопрогонам в лесных деревнях.
