Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Гости уже собрались. Соседи Ниловых — бухгалтер с женой, молодожены инженеры — его зовут Павлом, жену Асей — и еще человек шесть, все парами: муж с женой.
В просторной гостиной высокая, под потолок, густо украшенная игрушками елка. В уютном полумраке при свете елочных огней все выглядит особенно празднично. Таня демонстрирует елку.
— А вон тот шарик, вон-вон, зеленый, с ямочками, видите? Это я выбирала.
Ася смотрит на девочку, смеется. Наверное, мечтает, когда у нее будет такая же. Эдик отводит меня в сторону.
— Вера Андреевна, вот хорошо, что вы пришли. А вы красивая в этом платье. Папа, правда, Вера Андреевна красивая?
— О, да.
Наверное, в таком полумраке незаметно мое смущение. Не для этой ли минуты я так тщательно подгоняла ставшее чуть широковатым платье, укладывала волосы? Ах, ведь Новый год, при чем тут… До чего трудно иногда даже самой себе сознаться в маленькой хитрости!..
Нилов подходит ко мне.
— Новогодний вечер не должен быть тихим. Пойдемте выберем пластинку. Вы любите музыку? Даже очень? А мне одному не справиться с такой задачей. В праздник жена не хочет видеть меня в очках, а без очков мне не прочитать.
— Где это вы испортили зрение?
— Чертежи. Всю жизнь с чертежами.
Мы заводим вальс. Гости тотчас начинают танцевать. Меня приглашает пожилой бухгалтер.
— Позвольте?
— Я, должно быть, уже разучилась.
— А я того лучше: никогда не умел. Но ведь Новый год!
— Ну, если новый…
И мы вступаем в круг. Первый приз нам вряд ли удалось бы взять, но все-таки получается. Как давно я не танцевала. Немного кружится голова. А Нилов стоит у радиолы в своем светло-сером костюме и смотрит на танцующих. Правый туфель чуть-чуть жмет. А, пустяки, не надо обращать внимания.
Музыка кончается.
— Сейчас поставлю другую пластинку, — объявляет Нилов. — Но не ручаюсь, что попадется, вытянул наугад.
— Довольно пластинок, Ваня, — ласково перебивает его Елена Васильевна. — Пора за стол. Надо же проводить старый год, он был не таким уж плохим.
— Я не против, — смеется Нилов.
— Ваня, ты садись с Верой Андреевной, — командует хозяйка.
Сама она усаживается в конце стола, рядом с Асей.
Новогодний вечер, похожий на другие вечера и все же неповторимый. Тост за старый год, в торжественной тишине голос диктора из Москвы, удары курантов, трепет в сердце… И тост за Новый год, который, как верится всегда, будет лучше минувшего. И вот он уже наступил и пошел минута за минутой отстукивать свое время.
— Вы грустите, Вера Андреевна?
— Нет, что вы, вовсе нет.
— Не надо грустить. Вы должны быть счастливы. В новом году я вам обещаю счастье.
На один миг я осмеливаюсь взглянуть в его лицо. Беззаботное, домашнее без очков, оно кажется гораздо моложе.
— Разве в вашей власти сделать мне такой богатый подарок?
— Попрошу деда-Мороза. Мы — старые друзья, надеюсь, он мне не откажет.
— Но вам нужно для себя. А на два счастья он, пожалуй, не расщедрится.
— Тогда я уступлю вам свое.
«Нет, не уступишь». Это я говорю уже мысленно.
— Идите танцевать, — громко зовет Ася.
Я опять танцую с бухгалтером. Он выполняет свою роль кавалера деловито, молча и чуть-чуть пыхтит от одышки. Потом меня приглашает Павел. Он весь светится счастьем. Ему беспрестанно хочется говорить об Асе. «Вам нравится Ася? Нет, правда? Давно ли женаты? Давно. Уже три месяца».
Нилов не танцует. Сидит возле радиолы и с мягкой улыбкой наблюдает за гостями. Елена Васильевна то и дело убегает на кухню, готовит чай. В углу стоит пианино, манит меня, но никто не предлагает сыграть, а без приглашения неудобно. И все же, когда хозяйка подходит ко мне, я не выдерживаю.
— Кто у вас играет на пианино?
— Никто. Купили для детей. Эдик занимался, а потом не стал.
— Хотите, я уговорю его?
— Если бы вы сумели…
— Попробую.
— Вы, вероятно, сами играете?
Я нетерпеливо откидываю крышку. Чувствую в пальцах необыкновенную легкость. На минуту задумываюсь. Сыграю Баха. Я люблю Баха.
И вот уже нет ни самолюбивого волнения, ни мыслей, ни слушателей — ничего и никого нет вокруг меня, только музыка, только я и клавиши пианино и эти вечно прекрасные звуки. Я самозабвенно лечу им навстречу, и веселое, гордое чувство возникает в груди.
Кто-то неслышно подходит, останавливается, положив руку на пианино. Ася. Милая большеглазая Ася. Я играю для себя и для вас. Я играю для всех. Нет, нет, вы напрасно думаете, что это только для одного человека. Пусть слушают все. Пусть слушают все. И он тоже…
15
У Эдика каникулы. Он закончил вторую четверть не блестяще, но без двоек. Я поговорила с секретарем школьной комсомольской организации, просила дать Эдику поручение поответственнее. Его включили в агитбригаду лыжников. Старшеклассники отправились в пятидневный лыжный поход по селам Ефимовского района. Двенадцать человек, из них два докладчика, остальные — самодеятельные артисты. Эдик будет читать стихи.
Собственно говоря, на этом мои заботы об Эдике могли бы кончиться. Он больше не дружит с уличной компанией, не бьет чужих стекол. Я обещала его мамаше приохотить Эдика к музыке, но это уже не обязанность, а любезность. Вернется из похода — поговорим. А вообще, я почти спокойна за Эдика. И его отец тоже может быть спокоен, я так ему и сказала, когда он вскоре позвонил мне.
— Да, да, вы многое сделали для Эдика, — сказал Нилов. — Но я хотел бы… Вера Андреевна, я должен с вами встретиться.
— Зачем?
Долгая пауза.
— Зачем, Иван Николаевич?
— Нужно… Не могу… По телефону не могу. Все время думаю о вас.
Я не одна. Варвара Ивановна, мальчишка по прозвищу Буратино и его отец ждут, когда окончится телефонный разговор. Они смотрят на меня, ни о чем не догадываясь. Я должна сохранить на лице суховатое и волевое выражение. Удается ли это мне?
— Я снова сделался мальчишкой. Вы — удивительная женщина. Пожалуйста, давайте встретимся. Только не в милиции. Ужасно не подходящее место для свиданий. А я хочу назначить вам свидание.
До боли в руке сжимаю телефонную трубку. «Разве не этого ты ждала», — мысленно упрекаю я себя. А в трубку металлическим голосом лейтенанта милиции говорю:
— Нет. Нельзя. Не надо.
Он настаивает. Тогда я медленно опускаю трубку на рычаг.
Все-таки что-то отразилось у меня на лице, Варвара Ивановна смотрит на меня недоумевающе.
— Так как же ты додумался стрелять из рогатки по экрану? — изо всех сил стараясь овладеть собою, спрашиваю я Буратино.
— А я по фашистам, — отвечает бойкий мальчишка. —
