Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят
— Что это, maman, у нас за субъект лежит в гостиной? — спросил у Анны Васильевны, появляясь в комнате и бросая фуражку, Александр Иванович.
— Вольная одна, — неохотно ответила мать.
— Очень миленькое созданье!
— Ну, пожалуйста, отложи эти наблюдения хоть сегодня, — сухо заметила мать. — Мне сегодня совсем не до них.
— Мы сегодня, кажется, не в духе?
Анна Васильевна, обратилась к Прилежаевой.
— Право, я завидую людям, которые могут жить, сложа руки, — заметила она. — Им все праздник.
— Эта-с шпилька предназначена мне, — пояснил ироническим тоном Александр Иванович, обращаясь к Катерине Александровне, присутствие которой в комнате Анны Васильевны, кажется, немало изумило его.- Maman иногда умеет быть очень деликатной дамой.
— Да, я иногда даже умею заставлять людей молчать, когда они сами не умеют краснеть за свои слова, — отозвалась Зорина уже совершенно резким тоном.
— Тебя в полку слишком избаловали послушанием! — желчно засмеялся Александр Иванович.
Зорина тихо вздохнула и обратилась к Катерине Александровне:
— Взгляните, что наша больная.
— Не желают делать вас свидетельницей семейной драмы! — нагло засмеялся Александр Иванович.
Катерина Александровна бросила на него какой-то странный взгляд, как на сумасшедшего, и вышла в гостиную. Ей впервые стало жаль Анну Васильевну. Наташа в гостиной лежала в полудремоте. Увидав Катерину Александровну, она сделала усилие, чтобы улыбнуться, и притянула к себе ее руку. Прилежаева присела около нее на диван и тихо провела рукой по ее волосам.
— Мне было очень худо? — спросила Скворцова, как бы не помня, что с нею было.
— Да, тебе дурно сделалось…
— Катерина Александровна, это правда, что меня наказывать будут? — совсем боязливо и едва слышно спросила девушка.
— Никто тебя не будет наказывать…
— А графиня?..
— Ты знаешь, что она сумасшедшая…
Скворцова пытливо смотрела на Катерину Александровну.
— А Анна Васильевна? — недоверчиво спросила она.
— Анна Васильевна сама перенесла тебя сюда. Она прислала тебя спросить, не хочешь ли ты чаю или чего-нибудь.
— Добрая она, — как-то по-детски проговорила Скворцова. — Она только горячая… А я совсем гадкая, совсем гадкая… И зачем это он сделал!.. — она закрыла лицо руками. — Я его не люблю… Я ненавижу его, — тихо прошептала она.
— Полно, Наташа; не думай ни о чем, — ласково промолвила Катерина Александровна. — Тебе надо отдохнуть, поправиться!.. Не говори никому ничего…
— Я вам только! Вы как мать мне, родная моя! — прошептала девушка и припала губами к руке Катерины Александровны.
В эту минуту раздались в гостиной сердитые мужские шаги и Александр Иванович, не обращая ни на кого внимания, в фуражке на голове, прошел по комнате. Через несколько минут из спальной вышла Анна Васильевна. Ее глаза были красны от слез, но она старалась скрыть свое волнение и подошла к двум девушкам с ласковой улыбкой. Вся ее фигура в эту минуту как-то принизилась и выглядела далеко не так величественно, как обыкновенно.
— Ну что наша путешественница? — шутливо проговорила она, потрепав Наташу по щеке. — Лучше?
— Благодарю вас, теперь лучше! Извините меня, огорчила я вас, — отозвалась Скворцова.
— Поправляйся, поправляйся! Сейчас пришлю тебе чаю! Это полезно.
Анна Васильевна удалилась с Катериной Александровной в спальню.
— Ее узнать нельзя; совсем другая стала, — заметила Зорина про Скворцову.
— Такое тяжелое горе хоть кого изменит.
— Ах, друг мой, да какое же горе легко! — вздохнула Анна Васильевна. — В молодости только привычки нет скрывать то, что гложет сердце. С годами и к этому привыкаешь. Тяжело, невыносимо жить, а ничего… живешь, смеешься, точно и в самом деле на душе не кошки скребут, а одно веселье слышится.
Вечер прошел тихо в задушевных беседах, в рассказах о прошлом.
Что-то глубоко грустпое, недосказанное, но понятное без слов слышалось в речах обеих собеседниц. Несмотря на разницу лет, положений и образования они вдруг тесно сблизились в этот вечер. Он как-то освежительно повеял на Катерину Александровну, как затишье после бури. Она понимала, что в этот день в Анне Васильевне нашелся и ярко блеснул тот кусочек золота-человека, о котором говорил, которого везде искал штабс-капитан. Из слов Анны Васильевны молодая девушка узнала, что старуха занимает место начальницы по необходимости, что она презирает помощниц и знает все их дурные стороны, что она окружена шпионами, которые не только сообщают ей обо всех мелочах, но доносят и на нее.
— Вы здесь не уживетесь, — заметила между прочим старуха. — Чтобы ужиться здесь, нужно иметь каменный лоб и черствое сердце. К сожалению, даже и я не могу поддерживать вас, потому что на вас начнут наушничать Боголюбову, и Грохову, и графине.
Старуха еще долго распространялась о приюте и сетовала на необходимость жить в этой среде, членов которой в былые времена она не пустила бы на порог своего дома. Уходя от Анны Васильевны в грустном, но мягком, не лишенном сладости настроении, Катерина Александровна застала в рабочей комнате Зубову и Постникову. Обе старые девы о чем-то горячо разговаривали вполголоса и тотчас же смолкли при появлении Прилежаевой. До ее слуха долетели только слова: «Сама графиня ведь!» Молодая девушка поняла, что тут еще шли толки о событии дня, которое своею таинственностию должно было заинтересовать и взволновать мелкие душонки двух девственниц. Катерина Александровна молча шла через залу.
— Засиделись у Анны Васильевны. Мы уже думали, что вы и ночевать у нее будете, — проговорила Зубова.
Катерина Александровна не нашла что ответить и молча вышла из комнаты.
— Ну, совсем нос подняла! И что у них тут случилось? Наташка тоже у Анны Васильевны! — говорила Зубова.
— Уж не на мое ли или не на ваше ли место готовят помощницу? — тревожно заметила Постникова.
— Что же мудреного! Оно бы и кстати наградить за то, что начала гулять! Пример хороший. Будем живы, так еще и плоды увидим всей этой истории…
В полумраке раздался грубый смех Зубовой, долетевший до слуха Катерины Александровны, и в ее голове промелькнула мысль: а есть ли в этих женщинах какая-нибудь частица золота-человека?
V
СТАРАЯ БАРЫНЯ И СТАРАЯ РАБА
Рано утром, повидавшись с Анной Васильевной и Наташей, которую снова перевели в классную комнату, Катерина Александровна пошла домой. Ее лицо так сильно изменилось в последний день, что Марья Дмитриевна тревожно спросила дочь о здоровье.
— Ничего, мама, я здорова, — ответила Катерина Александровна. — Неприятности только у нас случились там со Скворцовой!
— Слышала я, слышала от Флегонта Матвеевича, — вздохнула Марья Дмитриевна. — Да ты не принимай, голубушка моя, все к сердцу, береги себя.
— Нельзя, мама, не волноваться, когда человека губят.
В эту минуту в комнату вошел штабс-капитан, услышавший голос Катерины Александровны.
— Ну что, добрейшая моя фея? — спросил он, пожимая руки молодой девушки. — Как дела?
— Плохи, Флегонт Матвеевич, очень плохи, — ответила Катерина Александровна.
Она в коротких словах передала о случившемся. Марья Дмитриевна тяжело вздыхала во время рассказа и тихо шептала: «Изверги, изверги! Жалости в них нет! Бога они не боятся!» Флегонт Матвеевич слушал молча и изредка ерошил свои волосы под влиянием внутреннего волнения.
— Теперь надо попытаться съездить к княгине, — промолвила Катерина Александровна, окончив рассказ, — и во что бы то ни стало нужно спасти девочку.
— Ах, Катюша, не повреди ты себе, — проговорила Марья Дмитриевна с опасением. — Ты человек маленький, недолго и себя погубить. Всех, маточка, не спасешь.
— Ну, мама, если все о себе думать, так придется на все сквозь пальцы смотреть!
— Да что ж делать-то, маточка моя? Поневоле будешь сквозь пальцы смотреть, когда и самим не сладко живется. Что чужую крышу крыть, когда и сквозь свою каплет?
— Я так не могу жить.
— В отца ты пошла, в отца! Вон он также все сначала кипятился. А что поделал? До чего дошел?
— Хорошо, что подлецом не сделался.
— Так-то оно так, да ведь и радости-то немного принесла его честность. Вон Данило-то Захарович шел себе своею дорогой, ни во что не мешаясь, так теперь и человеком стал. А отец-то твой… Ну, да что и говорить; сама знаешь, до чего дошел, до чего нас, горемычных, довел…
Катерина Александровна нахмурила брови. Ее задели за живое слова матери; ей было больно, что мать так безучастно смотрит на чужое горе.
— Мама, у вас у самих дочь в том же приюте. Что бы вы сказали, если бы с ней случилось то же самое и если бы никто не вступился за нее? — спросила молодая девушка.
