Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
— Между прочим… — проговорил он сурово, чувствуя, что любуется Анкой и даже не прочь перенять ее душевно-здоровую бодрость. — Между прочим, у Тракторного могут найтись надежные кооператоры совсем рядом. Ведь те самые «покупные детали» вполне возможно изготовлять на сталинградских предприятиях.
— Да, обстоятельства подсказывают именно такое решение, — кивнула Анка.
— Я лично займусь этим делом, — заверил Алексей. — Вообще звони, если в чем нужда будет. Запросто звони. По старой дружбе.
— Хорошо, Алексей Савельевич…
На прощанье они крепко, деловито пожали руки. Война как бы сама собой исключала все личное и вызывала к жизни скрытую теплоту их чисто товарищеских отношений, которые за последнее время были приглушены именно потому, что это личное стремилось излишне громко заявить о себе.
После посещенья предприятий Жарков обычно к тринадцати часам дня возвращался в обком. Однако сегодня, кажется, следовало нарушить твердый рабочий распорядок: давно, очень давно не навещал он родителей, и, конечно, эту сыновнюю забывчивость нельзя было оправдать даже предельной загруженностью на работе.
Прямо от главной проходной Алексей направился по выбитой улочке в конец заводского поселка. Дул резкий верховой ветер с Волги. Иссохшая листва в приусадебных садочках жестко хлопала, звякала; меж заборов плескалась песчаная, пополам с гарью, пыль. И все же далекий голос диктора прорывался сквозь ненастный шум. Алексей стал прислушиваться. По репродуктору сообщали еще одну безрадостную весть: вчера, 11 июля, советские войска оставили Таллин…
Отец с непокрытой лысиной, в тельняшке, копался в саду. Он сопел и покрякивал бодро, совсем не по-старчески, когда загонял лопату в зачерствелый краснозем; но несуразной и даже вызывающей показалась Алексею эта чисто домашняя увлеченность отца теперь, после недоброй вести с фронта.
— Здорово, батя, — буркнул Алексей точно так же, как это делал сам отец в минуту скрытого недовольства. — Небось и до тебя сюда, в затишь, долетают сводки Информбюро, однако ты, вижу, не очень-то унываешь. Усердно работаешь, будто яму фашистам роешь.
Вместо положенной почтительности, в сыновнем голосе явно звучала насмешливая нотка осуждения, и Савелий Никитич, раздражаясь, сам буркнул в ответ:
— У тебя еще есть охота шутить! А мне это проклятое радио все уши прожужжало. Только и слышишь с утра до ночи: оставили один город, отошли на заранее подготовленные позиции… Отключить надо радио — вот и весь сказ! Не нагоняло бы тогда лишней тоски на душу.
— Нет, — возразил Алексей, — надо знать всю жестокую правду. Злее будем.
— Я — стреляная гвардия и правды не боюсь. Но другим-то и запаниковать недолго, если, положим, твой репродуктор на весь поселок орать будет про беду-злосчастье. Да многие и паникуют! Хватили Россию будто обухом по голове. Бьет ее фашист смертным боем, хрустят наши косточки, по всей земле стон идет… И то сказать: разве ж это не великое потрясение для народа! Месяца не прошло, а мы на пятьсот — шестьсот километров от государственной границы откатились. Так вот ты, если такой веселый, и скажи: чем нас допекает фашистская погань?
Давили обвальные слова рассерженного отца, давила дневная усталость — и Алексей медленно осел на дернину, привалился к корявому и могучему стволу яблони. А отец высился над сыном, громадный и суровый, с сердитым, красным, спекшимся лицом, подергивал нервно, нетерпеливо плечами, потом, не выдержав молчания, повторил:
— Отвечай же, партийная власть: чем над нами верх берет фашистская погань?
И ответил сын сквозь стиснутые зубы:
— Моторами, моторами… Нынче, в современной войне, тот и победит, кто лучше моторизовал свои армии.
— Значит, мы того… — отец поперхнулся. — Мы, выходит, оплошали по этой части?
— Как тебе сказать, батя?.. Вначале среди некоторых военачальников наблюдалась известная недооценка моторизации в будущей войне. По старинке хотели воевать, на «ура». Но это заблуждение вскоре рассеялось. В Наркомате обороны состоялось весьма ответственное заседание работников Генерального штаба, военных округов и армий. На заседании выступил товарищ Сталин. Он подверг резкой критике ошибочные взгляды тех военачальников, для которых резвые ноги конницы милее танковых гусениц. Товарищ Сталин сказал приблизительно так: «Современная война будет войной моторов. Они будут властвовать всюду: на земле, в воздухе, под водой. И в этих условиях победит тот, у кого больше моторов и больший запас мощностей».
— Мудрая речь, — одобрил отец, но тут же бросил со своей грозной высоты тяжелые, словно камни, слова: — А все же скажи начистоту: не слишком ли поздно мы спохватились насчет моторов? Не оттого ли и врасплох нас захватили?
— Врасплох? — Сын зло усмехнулся. — Словечко «врасплох» очень, знаешь, удобное для оправдания наших нынешних неудач. Но пусть правда всегда остается правдой! Мы думали о войне. Мы изо дня в день укрепляли обороноспособность страны. Наш народ шел на великие жертвы, лишь бы Красная Армия крепла. Создавались танки и самолеты самых новейших конструкций. А как интенсивно велась подготовка командных и политических кадров! Что ни год, то открывались новые военные училища. Да, мы знали: фашизм — это война, и мы готовились ему обломать стальные зубы тоже сталью, а не каким-нибудь там дедовским дубьем. Предвоенное время было периодом коренных реформ в Красной Армии.
— Тогда почему же нас лупят в хвост и гриву, коли мы такие умные? — безжалостно и, наверно, сам мучаясь собственной безжалостностью, спросил отец о том, о чем на его месте могли бы сейчас спросить тысячи и тысячи советских людей.
Сын передернул, как в ознобе, плечами, процедил:
— Да, нас бьют, мы отступаем… История нам отпустила слишком мало времени, чтобы перевооружиться и сразу же дать агрессору отпор. Нам бы еще два-три года тишины и мира, эх!.. Но и в труднейшей международной обстановке партия и правительство делали все необходимое для оттяжки нападения фашистской Германии. Когда же стало ясным, что неизбежное вот-вот свершится, к границе стали подтягиваться стратегические резервы с Урала, из Забайкалья, Туркестана. На рубежи Западная Двина — Днепр выдвигались новые механизированные корпуса…
— И все-таки нас бьют смертным боем! — уже сам сквозь зубы произнес отец… и вдруг мешковато опустился на дернину рядом с сыном, припал вялым плечом к его плечу, как бы ища телесной твердости, если уж недоставало душевной.
Но именно ее, душеукрепительную силу, и хотелось Алексею сейчас вдохнуть в отца! И, напрягаясь плечом,
