Скорость - Анатолий Гаврилович Рыбин
Александр Никифорович выпрямился и торопливо зашагал вдоль моста к депо. Ему хотелось потолковать с опытными машинистами, узнать, каково их мнение относительно этой самой сменной. Может, они так же думают о ней, как и он. Тогда незачем волноваться. Пусть себе молодежь пошумит да перестанет.
Ободренный собственной мыслью, Александр Никифорович сперва прошел по цехам, прислушался к голосам людей. Ничего вроде тревожного не уловил. У деповского домика повстречался с Дубковым.
— Здорово, Никифорович! — воскликнул тот, протягивая руку. — Чего домой не заходишь? Забыл адрес, что ли?
— Заходил сегодня, да не застал. А поговорить бы надо, Роман. Больно щекотливый вопрос имеется.
— Что ж, давай поговорим.
Они ушли на другую сторону депо, сели под невысоким топольком на скамейку.
— Ух, и жара стоит, — расстегнув китель, заметил Роман Филиппович, — хотя бы дождь, что ли, пошел?
Но Александр Никифорович не стал отвлекаться, а сразу же пожаловался:
— Нехорошее дело, Роман, заваривается. Уж какой день Юрка вертит пластинку насчет сменной езды. А тут еще газета подпевать начала.
— Пусть подпевает, — сказал Дубков.
— Как это «пусть»? — дернулся всем телом Александр Никифорович. — Вредная агитация! Ежели не пресечь вовремя, с толку сбить может.
— Одного может, а весь коллектив не собьет.
Александр Никифорович плохо понимал собеседника. Ему казалось, что тот просто не желает вникнуть в существо разговора. И он продолжал доказывать:
— Сегодня Юрка заявил, что на летучке вопрос этот ставить собирается. Ты знаешь?
Дубков утвердительно кивнул:
— Да, Никифорович, будем ставить.
— А зачем?
— Обсудим, как оно должно получиться. По всей дороге обсуждают.
— Значит, и ты с ними? — Сазонов-старший в упор уставился на Дубкова. И прежде чем тот успел произнести хоть слово, засыпал его упреками. Припомнил сразу все: и происшествие с паровозом Петра Мерцалова, и то, как сам часами не отходил от тепловозов, заставляя бригады вычищать каждый малый винтик.
— А теперь, значит, грязни, ломай, отвечать некому.
— Почему же некому. Все будем отвечать.
— Ну, да, Ванька за Саньку, Санька за Ваньку. Круговая порука. Погибнут машины, Роман. Поверь моему слову. Когда-то уже заводили такую карусель. Ты ведь знаешь.
— Знаю, — подтвердил Дубков. — Но тогда, может, не так заводили. Подумаем, обсудим. Приходи!
— Нет, Роман, не бери грех на душу. Ну как можно такую деликатную технику оставить хоть на день без хозяина. Разорим транспорт.
Дубков снова попытался возразить. Но Александр Никифорович и слушать не хотел. Он достал из кармана платок, вытер лицо, шею и, зажав платок в суховатом кулаке, твердо заявил:
— Не согласен.
— Вот и выскажешься на летучке, — посоветовал Дубков.
— Эге, выскажешься! Там разве дадут рот открыть. Там… — Александр Никифорович встал, резко повернулся и уже на ходу погрозил: — Я не оставлю этого, Роман… Я к начальнику пойду!..
Алтунина он разыскал в механическом цехе. Увидел издали, как тот ощупывал пожелтевшие листья двух уцелевших фикусов. Подошел поближе, спросил сочувственно:
— Конец, значит. Отжили?
— Ничего, заведем новые, — уверенно сказал Алтунин и кивнул в сторону расширенных окон. — Вот свету прибавили.
— Знаю. А поможет ли?
— Фонтан еще устроим.
— Какой фонтан?
Только теперь Александр Никифорович заметил, что посредине цеха взломан пол и насыпаны холмики цемента. «Вот это здорово», — подумал он и сразу представил, как тонкие струйки воды, взметнувшись кверху, серебряным дождем засверкают перед глазами рабочих. Что-то вроде сквера получится: работай и слушай, как брызги возле тебя ворковать будут. «Тогда, наверное, и цветы не засохнут», — согласился мысленно Александр Никифорович. И ему стало приятно, что начальник депо так настойчиво борется за порядок и культуру, «Не хочет, стало быть, чтобы люди в грязи да в пыли находились. Вот что значит хозяин. Его-то, пожалуй, не сбить никому насчет сменной работы на тепловозах». И чтобы не оттягивать главного разговора, Сазонов-старший сказал негромко:
— Дельце есть, Прохор Никитич. Неотложное.
Тот поднял бронзоватое лицо и, ни о чем не спрашивая, пригласил старого машиниста в контору, пристроенную к боковой стене цеха.
Пока Александр Никифорович нервничал и возмущался, Алтунин сидел в привычной задумчивой позе и медленно пошевеливал сцепленными пальцами. Потом, когда собеседник выговорился, сказал:
— Что ж, сомнения законны. Вполне согласен.
— К сожалению, не все согласны, — подхватил Александр Никифорович. — Даже Дубков потворствовать начинает. А надо бы пресечь сразу, без всяких обсуждений.
— Не поняли вы меня, — сожалеюще вздохнул Алтунин.
— Как то есть не понял?
— Так вот и не поняли. Я сказал, что с беспокойством вашим согласен. А что касается самого способа езды, спорить не приходится. Способ вполне подходящий. — И чтобы лучше убедить человека, он стал объяснять: — Вы подумайте, как мы сейчас работаем. Бригада, например, отдыхает и локомотив стоит, как лошадка на привязи. На простои больше времени тратим, чем на езду. К тому же отцепки да прицепки разные с заездами. И на все топливо нужно. Куда лучше без отцепок меняться. Одна бригада сошла с локомотива, другая села, и вперед без всяких задержек. Другая бригада устала, третья на смену готова. И опять вперед. — Он посмотрел в хмурое лицо машиниста, подумал и добавил: — К тому же парк сокращается. Опять выгода.
— А если тепловозы портить начнут? — спросил Александр Никифорович.
— Тогда дело не пойдет.
— Эге, значит, не уверены?
— Как вам сказать, — развел руками Алтунин. — Подумаем, посоветуемся. Людей послушаем. В этом деле на совесть опираться надо.
— То-то и оно, что на совесть, — все больше раздражался Сазонов-старший. — А коли нет ее, совести, тогда как? — Он вздохнул громко, с натугой, будто ему не хватало воздуха. — Одним словом, анархия получается, Прохор Никитич. Не хотим беречь завоеванное. Халатным элементам уступку делаем.
— Зачем так говорить, Александр Никифорович. Вопрос большой, государственный.
— Во, во, к государственному вопросу и подходить надо по-государственному. Возражаю категорически!
Из конторы Сазонов-старший вышел расстроенный до дрожи в руках. Не верилось ему, что сам Алтунин, который всегда был таким решительным, занимает какую-то странную позицию: то соглашается, то задумывается. Уж такой нерешительности никак не ожидал от него Александр Никифорович.
У выхода из цеха старый машинист остановился, оперся на ящики с какими-то деталями. Сильно стучало сердце, отдаваясь в висках и в локте левой руки. Перед глазами плыл туман: то закрывая стоявшие на канавах тепловозы, то открывая их подобно огромному серому занавесу. У самого уха кто-то спросил:
— Ты что, Никифорович, приболел?
— Да нет, какая болезнь! — он повернулся и
