Скорость - Анатолий Гаврилович Рыбин
Раньше Гринь говорил всегда вяло, монотонно. Подолгу копался в многочисленных записях и документах. А сегодня он совершенно не заглядывал ни в блокнот, ни в бумаги, лежавшие под руками. И голос его звучал даже воинственно.
Правда, к тому, что сказал уже Кирюхин о локомотивной лихорадке, подрывающей план перевозок, и об Алтунине, как главном виновнике этого подрыва, Гринь почти ничего не прибавил. Зато он со всей пылкостью заявил:
— Вы знаете, как бы я назвал ваши действия, товарищ Алтунин? Авантюристическими!
— Ну, это вы загнули, — сказал старший диспетчер Галкин, резко откинув назад волосы. Кирюхин застучал карандашом по графину.
— Да нельзя же так, — опять сказал Галкин. — Это раньше без всякого ярлыки наклеивали. А теперь факты давайте.
— А вы не учите! — грозно тряхнул бородой Кирюхин. — Руковожу совещанием все-таки я.
Попросил слова Алтунин, Кирюхин посмотрел на него с подозрением:
— Может вы сперва послушаете?
— Нет, нет, — сказал Алтунин. — Слушаю уже больше часа и все план — машины, машины — план. Как будто у нас кругом не люди, а роботы. Нажимай кнопки, и баста.
— Вы что, собственно, хотите?
На улице вдруг потемнело. В окна ударила тугая волна ветра. Налетела, закружилась густая белая масса.
— О людях, вот что, — сказал Алтунин. — Люди же план выполняют, и коммунизм строят люди.
— Истину излагаете, Прохор Никитич, — остановил его Кирюхин. — У вас есть что-либо по существу?
Алтунин достал из кармана металлическую деталь и положил ее на середину стола. Кирюхин снова застучал по графину. Но деталь уже пошла по рукам, и каждый хотел непременно посмотреть ее, потрогать пальцами.
— Это дышловой валик с паровоза Петра Мерцалова, — объяснил начальник депо.
За окнами свирепел ветер. В кабинете сделалось совершенно темно. Кирюхин встал и включил электричество.
— Вы когда этот валик выбросите? — спросил он, сердито сверкнув глазами.
— Валик что, не в нем дело, — спокойно ответил Алтунин. — Человек меня волнует, у которого на душе царапины остались. Вот эти самые, что на валике. А кто подумал об этом человеке? Кто?
— Позвольте, позвольте, — остановил его Кирюхин. — Если говорить о вас, то верно, согласен. А я, например… — Он посмотрел на Сахарова, который в самом конце стола играл свернутой в трубку газетой. — Скажите-ка, Федор Кузьмич, заботились мы с вами о Мерцалове или нет?
Сахаров удивленно пожал плечами:
— Кто ж не знает, Сергей Сергеевич? Квартиру предоставили, тепловоз дали…
— Это все лак, — сказал Алтунин. — А вы посмотрите, что под ним, под лаком?
— Хватит, батенька, хватит, — поднял руку Кирюхин. — Мы уже давно слышали, как вы с Чибис одну скрипку мучаете. Не знаю, чего партком дремлет.
В кабинет вошел дежурный с только что полученной телеграммой. Сергей Сергеевич пробежал взглядом по строчкам, и на лице у него выступила вдруг испарина.
В телеграмме говорилось:
«Ваш парк самый большой всей дороге тчк Примите меры сокращению тчк Вопрос обсудите коллективом специалистов тчк Результаты доложите недельный срок».
Под текстом стояла подпись начальника дороги.
— Перерыв! — объявил Кирюхин и, подозвав к себе Гриня, ушел с ним в другую комнату.
— Вот мина, а?
— Чувствую, — Гринь задумчиво почесал в затылке. — Тоже Алтунин?
— Кто же еще? Второй валик подсунул. Теперь давайте думать как быть?
— Выкрутимся, — сказал Гринь. — Ответим, что переходим на новую технику, испытываем трудности, учтут.
— А верно. Идея! — оживился Кирюхин. — Можем добавить: взвесим, обсудим. Нет, лучше вот так: думаем, обсуждаем, но испытываем трудности в связи с переходом на новую технику. Просим не торопить. Да, да, так и пишите. Прямо сейчас.
Но Кирюхина мучила еще одна мысль: как поступить с приказом на Алтунина? Объявить его при сложившейся ситуации было рискованно. Начальник депо мог поднять шум, вызвать комиссию. Тем более, что в приказе главным образом говорилось о локомотивном парке.
«Нет, я лучше так его проработаю, без приказа, в заключительном, — решил Кирюхин, — Я с него стружку сниму, как полагается».
29
Алтунин шел по Семафорной. Ветер утих, но снег сыпал и сыпал мелкой противной крупкой. Он слепил глаза, похрустывал под ногами и заставлял поеживаться, когда попадал за воротник шинели.
И все же снег не был таким, как вчера, позавчера и неделю назад. Он заметно потяжелел, сжался, и белизна его сделалась тусклой.
Было время обеденного перерыва. Алтунин, дойдя до вокзальной площади, свернул на проспект, к своему дому. Перед окнами, в скверике играли малыши из детского сада. Они строили снежный городок, забавно орудуя совками и лопатами. Прохор Никитич остановился, чтобы разглядеть в пестрой толпе шумливых строителей заячью шубку сына и, не показывая себя, полюбоваться его действиями. Но получилось так, что Володя заметил отца раньше и, подбежав сзади, сыпанул на него снегом.
— Ах ты, проказник! — воскликнул Прохор Никитич, пытаясь схватить малыша за руку. Но тот увернулся и побежал к товарищам. Потертая у локтей заячья шубка едва доставала ему до коленок. А ведь вроде совсем недавно отец и мать стояли в магазине детской одежды и раздумывали: покупать шубку или не покупать. Тогда из-под ее мохнатых пол не было видно даже галош, надетых на валенки. «Эх, Валя, Валя, если бы ты могла теперь посмотреть на своего Вовика?» — Алтунин тяжко вздохнул и, повернувшись, медленно пошел из скверика.
Дома его встретила Наташа. Она только что вернулась из школы и что-то готовила на электрической плитке. С того дня, как не стало матери, дочь взяла на себя многие домашние заботы: мыла полы, ходила в магазин за хлебом, варила картофельный суп или пюре. Иногда стирала даже небольшие вещицы. Основной же стиркой занималась тетя Феня, соседка по дому. Она же ходила на базар за продуктами. После каждого такого похода брала карандаш, лист бумаги и делала полный финансовый отчет. Если вдруг недоставало в кошельке нескольких копеек, тетя Феня сильно переживала, ругала тех, кого подозревала в нечестности.
Наташе нравились эти отчеты, она прятала их в мамину сумку и хранила так же бережно, как и деньги, предназначенные на продукты.
Больше всего Наташе нравилось кормить обедом отца, когда тот приходил с работы. Она точно, как мать, расстилала на столе зеленую скатерть, выставляла из буфета все приборы, если даже кроме соли в них ничего не было. Затем приносила кастрюлю с горячим супом и, неторопливо работая половником, говорила тоном опытной хозяйки:
— Густовато немного. Наверно картошка разваристая попалась.
— Ничего, — подбадривал ее Прохор Никитич, — густовато, зато вкусно.
Чтоб отцу было веселее, она садилась напротив и тоже ела суп серебряной маминой ложкой с мелким узором на ручке.
Сегодня Наташа была очень расстроенной. Не успел
