Поколение - Николай Владимирович Курочкин
Галямов взорвался: все эти «во-первых, во-вторых и в-третьих», все это раскладывание по полочкам — это же издевательство! Что он, мальчик? Еще его будут тут, в его же кабинете, учить, кому что поручать и с кем о чем говорить! Ишь, наглец — есть вечера, ночи, отставь пока все свои нагрузки и делай. Сделаешь — вот тогда я могу и твои соображения выслушать. А сейчас — марш исполнять! Но Кошкин уперся, пришлось вызвать начальника планового отдела. Тот удивился:
— Бригадный подряд? Это же ОТиЗ! Бригады, наряды — это не моя епархия. Расчеты мы готовим, а основная работа — их, трудовиков.
Убедившись, что он прав, Галямов выгнал Кошкина из кабинета и велел не появляться на глаза без доклада о том, сколько объектов уже перешло на новый метод. Кошкин что-то мекнул, махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.
Он пошел изливать яд к Литусу.
Этот сибирский латыш несколько лет назад сломал ногу, хряпнувшись с кое-как сколоченных лесов, после чего добровольно перешел с почетной прорабской работы на в общем-то чуть ли не презираемую работу инженера по технике безопасности. Нога долго не срасталась, и Литус приобрел, как говорят врачи, «щадящую» хромоту — стал ходить медленно, оплыл жиром, но лазил по стройкам неустанно, раздавая налево и направо предписания о приостановке работ до выполнения всех требований охраны труда и техники безопасности, фотографируя поддоны кирпича, угрожающие обвалом на головы внизу идущих, неогражденные проемы в перекрытиях, оставленные на ночь открытыми канализационные колодцы, монтажников, работающих без защитных поясов, и, наконец, вывешивая снимки на специальном стенде.
В одном с ним кабинетике занимался и Демьянов, трестовский инспектор пожарной безопасности, жилистый тощий старик, в шестьдесят лет еще способный отжимать «уголок» между двух стульев, забияка и трепач, бывший командир сабельного взвода, один из двух бывших фронтовиков в аппарате треста. Как и Литус, Демьянов денно и нощно боролся с безобразиями, но размах у него был шире: он не ограничивался стройками треста, ему и города мало было: то, размахивая шевровым бумажником (куплен в тридцать пятом году в Туле за тридцать пять рублей!), набитым удостоверениями и справками — от «корочек» общественного автоинспектора до книжечки внештатного сотрудника ОБХСС, он заставлял продавщиц универмага скрепя сердце выкладывать на прилавок польскую косметику, а то вытряхивал из автобуса захмелевших «зайцев».
В этом кабинетике Кошкина безоговорочно поддерживали. Литус потому, что давно считал: руководство треста разбаловалось и пренебрегает инструкциями, циркулярами и даже порой законами, и поставить их на место полезно для треста и для них самих, а Демьянов просто потому, что давно считал Кошкина, еще с тех пор как тот в командировки сюда из Сургута ездил, порядочным и неподкупным, а он таких и должен поддерживать.
5
Лелька его не поддержала. Она считала, что Кошкин еще слишком мало проработал в тресте, чтоб свои порядки устанавливать.
— Я не говорю, что ты не прав, нет, но ты еще и сам не можешь знать, прав ты или нет. Ты же первый раз работаешь начальником ОТиЗа в тресте? Первый. И первый год. Ты еще, может, не разобрался досконально, что к чему, а рвешься в драку. Уступи, сделай по-ихнему, потом разберешься, поправишь. А сейчас ты просто еще вслепую тычешься, по-моему.
— «Не зная языка ирокезского, как ты можешь его понимать?»
— Да, я то и говорю, — простодушно обрадовалась она, не уловив иронии. Кошкин улыбнулся, оттаял и потянул жену к себе…
Все же как хорошо на четвертом году семейной жизни получить отдельную квартиру!
Медовый месяц они провели у Толиного приятеля, пока тот с семьей отдыхал на юге, а потом — снимали комнату у бабки из местных, а потом — полгода жили в «диком» доме: самовольно заселенной такими же бездомными молодыми семьями аварийной двухэтажке, потом двухэтажку развалили, а они стали жить в мужском общежитии. Два года, даже больше!
Горшки за Маруськой, под гогот соседей, выносил папа, белье развешивать в сушилку ходил папа — свое и Маруськино: мама свое бельишко сушила на батарее, отчего оно было все в полоску; умываться она вставала в пять утра; Маруська вечно ходила вся в сыпи: скучающие по детям соседи обкармливали ее шоколадом, а когда она в три года начала матюгаться, сколько мама слез пролила! Отучишь вроде, и соседи стараются, сдерживают язык, но две недели пройдет — аванс либо получка, — и опять девочка загибать начинает, наслушавшись.
А когда Толик в командировке? Сколько раз пьяные дураки замок ломали? Потом проспятся, приходят прощения просить, а ей-то от этого что, легче? А командировки были длинные, по неделе, по две, а то и по месяцу. Хорошо, если близко, в Нефтеюганск или Вартовск, а если в Надым, то и на воскресенье не заглянет. И сиди на замке, дрожи весь месяц.
А здесь, в Нефтеболотске, и Марусю в садик пристроили сразу, и квартиру дали. Держаться за это место надо зубами, а Толик характер показывает с порога, — как бы плохо не кончилось! Нет, Лелька его не поддерживала.
Хотя, скорее всего, он прав. Он у нее такой, Кошкин: прежде чем что-то сделать, сам себя изо всех сил отговаривает, все-все, какие придумает, доводы против переберет, и если все же не переубедит себя, тогда только действует.
Умный он, Кошкин, память у него такая, столько всего помнит — аж жутко: художников, писателей, композиторов, всяких премьер-министров, в какой стране чего сколько производят, даже сколько какой стране мы в позапрошлом году машин продали.
Потому и не слушается ее, что умный. Ведь сейчас вспомнить смешно: дуреха, не хотела в Нефтеболотск переезжать, боялась. Послушался бы ее, — и мыкались бы до сих пор по общежитиям. Да он и женился на ней так же, почти против ее воли, сам с собой посоветовался, прикинул, решился, схватил ее в охапку и в ЗАГС потащил. Семь дней ухаживал, пять дней в женихах ходил, три дня свадьбу играли, и стала Лелька северянкой, увез с собой из отпуска.
Да, но сейчас ей было тревожно. Она ждала неприятностей.
И неприятности начались.
6
Ползимы прошло гладко: Галямов пропадал на трассе, Кошкин приводил в порядок все то, что было разрушено двухлетним хозяйствованием его предшественника, а еще более тем, что разрушилось само по себе за те семь месяцев, пока не было начальника отдела вовсе.
В феврале управляющий трестом Николай Васильевич Стуков улетел на сессию областного Совета и Галямов на три дня появился в тресте.
