Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Они проехали станцию, но дальше ни одного знакомого дома, дерева, любой хотя бы какой-нибудь зацепки — ничего не попадалось!
— Остановитесь!
— Приехали?
— Когда приедем, скажу!
Он вылез из машины и увидел слева в длинно уходящей вперед улице группу высоких косматых сосен, которые выделялись на фоне чуть более светлого неба… И вспомнил Севино лицо. Вечер. Он читает Элке рассказ о соснах, а Потапов сидит в стороне и тоже слушает. Что-то там: «В самом конце нашей улицы…» И дальше: «вековые косматые сосны». Отсюда Потапову и слово пришло: косматые!
Впрочем, это могла быть какая-нибудь их гипербола, метафора. Особенно у Севы! Но делать-то нечего! Надо рисковать.
— Короче, налево сворачиваем, шеф!
Они проехали буквально три дома, и Потапов закричал:
— Стоп! Ну-ка на этот заборчик посветите!
Он самый — облезлый зеленый забор! Вот и приехали. Сердце бухнуло, остановилось и снова пошло вперед тяжелыми ровными ударами.
Калитка была не заперта, он пошел по садовой дорожке, слева и справа стояли кусты, тонко и пронзительно пахло смородиновым листом. И этот запах и приятная мягкость живой земли под ногами так не вязались с тем, что сейчас предстояло увидеть Потапову…
Он поднялся на крыльцо. И снова оказалось не заперто. Он вошел, сейчас же в лицо ему ударил жаркий и душный, словно банный, воздух. Откуда-то из очень старых времен ему пришла фраза: «Угаром пахнет». Химик, он лучше других знал, что угарный газ CO не пахнет… И все же пахло! Деревенские отлично умели понимать этот опасный дух… «Угаром пахнет!» Теперь те же самые слова сказала Потапову его память.
— Сева, ты здесь?
Тишина… Лишь в глубине дачи что-то словно светилось — розовато-белым, ровным таким отсветом. Он сделал несколько шагов и увидел раскрытую настежь печную дверцу. Печь буквально набита была темно-красными кусками каменного угля. Странная картина. Но совсем не зловещая, а скорее красивая. По угольям то пробегал серый пепел, то они привспыхивали опять.
— Се-ва! Где ты?
Угли снова вспыхнули, и Потапов нашел наконец выключатель… Загорелась лампочка — все было серым и сизым от дыма. И когда Потапов увидел это, стал лучше работать его все еще простуженный нос. Потапов почувствовал густой сероводородный и еще какой-то там, но тоже тяжелый запах. Труба в печи была закрыта, и гарь шла прямо в комнаты… Неожиданно Потапов почувствовал, что ему трудно дышать. Или это было чисто психологическое?
Наугад он толкнул какую-то дверь… Ему открылась крохотная комнатка, что-то вроде чулана. У стены, занимая почти все пространство, стоял широченный диван. На нем подушка и стираное байковое одеяло с голубоватыми белками по краю… Он здесь лежал, Сева, может быть, минуту назад… Нестерпимая вонь душила Потапова. Тяжело шагнув, он распахнул окно. Под ногой жалобно звякнул и разбился стакан. Машинально Потапов наклонился, поднял пустую аптечную упаковку, прочитал синие буковки: димедрол.
Ему наконец стал понятен странный способ Севкиного самоубийства. Выпить полкило этих таблеток и уснуть. И для верности еще надышаться угарным газом…
— Сева! Севка!
Никто не ответил. В окне высоко над голыми березами висели звезды. Они были очень чисты, отмытые весной… Туда ли надеялся улететь бедный Севка?
Вдруг Потапов услышал совершенно невозможный в это время и в этих обстоятельствах звук. Неуклюже угнувшись, он вылез в окно, прыгнул, попав ногами в какую-то клумбу. И в желтоватом реденьком свете, прилетавшем из дома, увидел Севу, который, как-то странно качаясь, пилил на козлах толстенное бревно.
— Сева! — Потапов потряс его за плечи.
— Мне спать нельзя, — невнятно сказал Сева. — Я снотворной дряни наглотался.
Потом сел на землю и уснул. А рука его все держалась за ручку пилы.
Потапов взвалил Севу на плечо, отнес на террасу… Куда девать-то его? Временно сгрузил на пол.
Сева лежал недвижимо и бесформенно. Потапов вошел в дом, стал открывать все встреченные окна. Открывались они с треском и скрипом — со вкусом, потому что соскучились за длинные зимние полгода быть все запертыми да запертыми! Свежий ночной воздух лился в дом, и гарь слабела.
Потапов отодвинул печную заслонку, закрыл дверцу. Вскоре из печи послышалось умиротворенное сопение и гул добротной тяги. Секунду он послушал этот звук — вспомнилось что-то далекое такое, из детства… как бы и совсем не вспомнилось!
Прямо у печки на железной допотопной вешалке висели старые шубы, пальто, телогрейки — выкидывать вроде жалко, а в Москве держать негде и незачем. И вот они оседают на дачах. Их и здесь надевают раз-два за сезон. И они висят — воспоминания о прошедших днях и модах.
Сейчас Потапов сгреб их все, вытащил на террасу, разложил как умел ровно, вкатил на эту постель Севу, прикрыл его сверху парочкой каких-то исчезнувших из природы коверкотов или драпов, сунул под голову телогрейку…
— Ты понимаешь, я потерял смысл работы! — вдруг довольно внятно сказал Сева. — Да, из-за тебя!..
Но совсем не Потапову он это говорил…
Так странно было стоять на чужой террасе, в темноте чужого дачного поселка. Он приехал сюда, чтобы спасти своего товарища — самоубийцу. А самоубийца пилил дрова!
Он сел на невысокий барьерчик террасы, вздохнул глубоко… Мысль о сигарете казалась совершенно дикой.
Сколько времени сейчас было? Наверное, что-то около двенадцати — он тут же обнаружил, что забыл часы дома: имелась у него такая неизвестно откуда взявшаяся привычка — прийти и сразу снять часы. Он подумал, что можно определить время по звездам. Но представления не имел, как это делается. Он был совершенно вне времени и одинок.
Но в весеннем саду!
Он чувствовал, что за спиною у него стоит боль. И надо много мужества, чтобы не оборачиваться… Да, мужества! Не оборачиваться и идти вперед… А куда это вперед, подумал Потапов, зачем?
«Я потерял смысл работы…» — так Сева сказал. А разве я потерял смысл работы? — спросил себя Потапов. Нет! И ему стало не по себе оттого, что он мог бы ответить по-другому… Нет! Это оставалось у него всегда, несмотря на все предательства и измены, несмотря на то что Танечка сейчас у тещи, а Элка… У него оставалась его работа!
Неожиданно он вспомнил что-то, будто запах какой-то мысли. Причем совсем недавно пришедшей ему. Может быть, час или полтора назад. Уже на даче! Только не было времени посадить ее в отдельную клетку памяти. И она нырнула куда-то в общий хаос темноты, где кишат навсегда забытые стихи, мысли, сведения — все то, что будто бы приходит к нам перед самой смертью.
И теперь Потапов глядел и раз за разом пробовал вспомнить
