На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— Не решим — и не надо! Пусть как есть остается!
— А дулю не хотите?! Что значит — пусть остается?!
— В саму Москву отобьем телеграмму! Найдем правду!
— Снимать такого хозяина? Не позволим!
Невозможно было унять сумятицу. Ничего не оставалось делать, как отложить нерешенное до завтра.
На рассвете…
У Корнея Мартыновича, мы знаем, была в жизни незабываемая ночь творения. Пришел черед, наступила ночь отторжения. В ту далекую ночь весны сорок шестого он не спал ни одной минуты, вдохновенно и радостно бодрствуя. В эту ночь он не мог смежить воспаленных век, жестоко мучаясь духом и телом.
На рассвете…
Федор Прокофьевич Мочалов распахнул форточку, пустил в комнату мартовского пьянящего кровь морозца, жадно втянул его всей грудью. Он тоже почти не спал. Одолевали непрошеные сомнения… Вправе ли он, да и в силах ли дальше нести ношу главного коммуниста района, ответственного за многие, многие судьбы? Не пора ли уже и ему, как тому человеку, которого он так настойчиво ныне выпроваживает на покой от крутых непосильных забот, и самому попроситься на ступеньку-другую пониже, где не так режут ветры, не так шпарит солнце? «Вы приходите и уходите!» — заявил тот несгибаемый человек. Мы приходим и уходим… Ничего не попишешь…
На рассвете…
Илья Павлович Братов вышел на крыльцо районного Дома приезжих, одетый, готовый отправиться, как было с ночи условлено, на машине предрика в Горелое. Раньше всех, задолго до открытия второго тура собрания, чтобы наедине поговорить с Костожоговым. Настроить его на мирное «отречение». Но как сделать, удастся ли? В мыслях сумбур. Разве можно высказать человеку, что весь расцвет его хозяйственного таланта в далеком прошлом, уже подернутом дымкой приятных воспоминаний. А последние пять или больше лет происходило неуклонное угасание, он действовал по инерции… Она ведь страшная вещь — инерция!
А что если бы попытаться свершить нечто особенное, небывалое: учредить в «Ленинском пути» должность почетного председателя? Занимай, мол, кресло, Корней Мартынович, у распахнутого окошка, поглядывай по сторонам, примечай и суди, что, где и как делается, — правильно ли, не правильно. Подзывай рабочего председателя, советуй ему, наставляй его, учи уму-разуму. Он будет слушать, мотать на ус, — и как ты в свое время: «умное принимать, неумное отметать…»
На рассвете у всех людей яснее работает голова, ровнее бьется сердце. Недаром же не старится поговорка, что утро вечера мудренее. Что смутно ложилось на усталую голову, на притомленное сердце, с восходом солнышка обязательно просветлеет, обдышится…
На рассвете…
Как все прожитые годы, и сегодня Корней Мартынович явился первым в контору. Только уже не с намерением обдумать в тиши, какие отдать по хозяйству приказы, а просто прибрать кое-что в столе, навести неотложный порядок в тесном, душном, старом своем кабинете…
Ступив в зал, он зажмурился под лучами восходящего солнца, свободно льющегося сквозь безлиственные макушки сирени. Через силу раскрыл глаза и в простенке прямо перед собой внезапно обнаружил крутящееся радужное пятно. Нестерпимая боль сдавила виски.
Привалился спиною к дверному косяку, надеясь одной минутой совладать с перебоями сердца, с болью в глазах, в стучащей, кружащейся голове.
Нет, нет, нет! Это еще не конец.
Он только вот… пока никто не вошел… приляжет на пол… вот тут… у стены… полежит… и еще….
ОН… ЕЩЕ!!!
ЛЕНЬКИН ОТПУСК
РАССКАЗ
С неизменной любовью к Максиму Горькому
На девятнадцатом году жизни Ленька вполне самостоятельный человек. В кармане паспорт, заводской пропуск, комсомольский билет, профсоюзный…
В кошельке не переводятся желтые, зеленые, синие, красные бумажки. Четвертную с каждой получки не забывает переводить матери в Пустельгу. Есть такая деревня в Верхнем Поволжье, Ленькина родина. Кроме матери там еще Нюрка и Юрка. Правда, у этих другой отец. Ленька появился, когда ей полных восемнадцати не было, и этот случай для многих в деревне оказался событием примечательным.
Ленька подрос и уже стал внимательно присматриваться к поведению старших, прислушиваться к судам да пересудам, когда к матери начал похаживать один немолодой дядька. Леший знает, откуда его занесло в Пустельгу. Будто из каких-то холодных краев. Погодя этот Васька Потрошихин насовсем поселился в их доме.
Мать есть мать. Не Леньке ее судить.
Да, вот еще что, и самое главное: в Пустельге живет второй родной человек — дед Архип Николаевич Тетерев, только он да Ленька носят такую фамилию, а больше никто во всей округе. Дед — он не то что всякие прочие старики, запечные кряхтуны, какие отродясь носу своего никуда за пределы района не высовывали. Архип Николаевич — он самая что ни на есть индустрия! Сорок годов, как один день, проработал котельщиком на всемирно известном Сормовском заводе. Алексей Максимович Горький писал книги о таких пролетариях, выкованных промышленностью из обыкновенных сельских парнишек.
Раньше, говорят, не в редкость были такие несчастливые семьи, какая получилась и у деда Архипа с бабушкой Анисьей. Смолоду у них что ни год нарождались дети, да почему-то все мерли еще пеленошными. А под конец тридцатых годов жить стало много лучше — питание и все прочее стало налаживаться. Может быть, поэтому тетеревский поскребыш и уцелел, переступил роковую пору младенчества, потянулся, окреп силенками, несмотря на то что вскоре грянула война. Архипа Николаевича на фронт не взяли — такие, как он, были нужны в тылу, — «ковать победу», — так в то время писали в газетах.
Ваня Тетерев вырос и воспитался коренным горожанином. Сознавая свою статность, красоту, был очень свободен и самоуверен в обращении с девушками, принимал молодость как полосу сплошных удовольствий и приятного времяпрепровождения. Учиться дальше восьмого класса не захотел, пошел учеником токаря на завод и скоро получил разряд. В год, когда по осени ему предстояло идти в армию, Архип Николаевич проводил его в Пустельгу. Родных там вовсе уже никого не оставалось, зато скрипел покуда еще, покашливал израненный на войне дружок молодости Ермолай Савельевич Мохов — Ермошка — развеселый ухажор, — как прозвали его, балагура и гармониста, в давние времена. Мол, пускай Ванюшка подышит лесным воздухом, покупается в незамутненной Волге, позагорает на промытом песочке.
Разумеется, про то, что от бездельного и сытого гостевания у Ваньки с Настькой, дочкою Ермолая Мохова, мог появиться новый житель Пустельги — Леонид Тетерев, — про то ни один вещун не мог предсказать, чтобы упредить нежеланный случай.
Отмахали крылами годы. Время не осуждает без вины виноватых.
Дед Архип схоронил Анисью, подругу своей многотрудной жизни. Выйдя на пенсию, решил переселиться на дожитие своего века в Пустельгу. Как-никак она была
