На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— Кто имеет вопросы к докладчику?
В середине зала поднялась длинная рука. В президиуме Иван Егорович Поздоровкин, механик, склонился к уху мастера кирпичного завода Павла Артемовича Колесникова:
— Это Шургин, с-собака!.. Непременно первым высунется!
Председательствующий секретарь партбюро, человек в колхозе совсем новый, вежливо разрешил Шургину:
— Пожалуйста, товарищ.
— У меня вопрос, — поднялся Шургин над залом, — к секретарю райкома партии. Скажите, вы точно промеж себя там решили скидать Костожогова или то пустая брехня? По селу треплются. Ежели правда, то мы проводим его с миром. А ежели решите оставить… Ну, тогда вопросов не будет, а прямо начинаем чистить! Прошу мне первому дать прения!
Зал взорвался.
— Долой! Не давать слова!
— Он не колхозник!
— «Чистильщик» нашелся!
Приложив руки ко рту в виде рупора во всю глотку каркал Маракин:
— От-шель-ник! От-шель-ник!!!
И едва можно было уловить голоса в пользу Шургина:
— Человек за правду стоит!
— Не затыкайте ему рот!
Мочалов выждал, пока стихнут.
— Вы провокационно ставите вопрос, как вас… Шургин. Что значит — «вы там промеж себя»? Решать могут и будут решать только члены колхоза. Райком партии не навязывает собранию своего мнения. Я слышу, вы не колхозник?
Шургин, что-то бормоча себе под нос, низко нагнулся над своими костлявыми коленками. В минутной тишине резко зазвенел голос беспутной тетки Марфы Безрядной:
— Он жа был! Был колхозником! Его Мартыныч выжил! Человек всю жись за правду старается!
Шургин вздернул голову, — уж эта бы молчала! Заступничество самогонщицы, алкоголички…
По залу пробежал смешок. Никто никого и не пытался перекричать, отчетливо были слышны замечания и разнотолки:
— А что, не правда? Выжил!
— Таких и следовало гнать, чтоб не наводили тень на плетень.
— Мархутка в одну компанию с ним — тоже «за правду»!
— Мархутка тоже человек, и нечего женщину бесчествовать. У ей муж на войне голову сложил…
Костожогов разглядел Колю Матроскина. В окружении возбужденных, вертящих головами механизаторов он выделялся нарочитой неподвижностью, будто одинокая свая, вбитая в ревущий водоворот реки. Заметил, что друзья Николая, должно быть, уговаривают на какое-то действие, а он изо всех сил старается держать независимость и не склоняется на уговоры. Уговаривают выступить «за»? Эти люди не могут действовать против.
Первым вышел на сцену животновод Иван Архипович Голяткин. Он оперся правым локтем на край трибунки и хрипловатым, взволнованным голосом повел речь:
— Такого в хозяйстве замечательного порядка нет больше нигде в районе, как только у нас. И почему? Потому что всем задает пример служения наш хозяин. Вся наша жизнь зависима от его умелости, от его расчетливости… Слаб хозяин — и дело идет куда зря, и всем людям от этого худо. Взять же нашего Корнея Мартыновича — он и ночей не спит. Все в голове прикидывает — как да чем добыть копейку и сэкономить ее, а потом — к какому делу ее употребить. Истинно так, он каждой колхозной копейке ведет строгий счет, она ему не чужая, а совместно с честными колхозниками добытая в тяжелом труде! Иной же председатель к колхозному относится по-казенному. Не дай-то бог после Мартыныча отдать руль правления такому черствому человеку! Немало их, ежели присмотреться в окружности. Идет работа как-нибудь, карусель крутится ну и ладно для такого работника. Зачем голову ломать, что-то такое свое придумывать для улучшения хозяйства, ежель сверху бумажки спускают, а за исполнение бумажек большие денежки выплачивают… Мы такого себе не хотим! Я от имени всех тружеников животноводства призываю собрание поддержать Корнея Мартыновича, ни в коем случае с председателей не освобождать.
Последние слова Голяткина потонули в шуме. Чаша весов получила определенный наклон, не желанный для многих и многих.
— Ишь ты куда гнет! «Не освобождать»! Конечно, кому круглый год масленая, тому и хозяин мил! А кому невмочь от его порядков — тому хоть заживо в гроб кладись!
— Товарищи! Выходите сюда высказываться! — взывал парторг.
— Вот вы, товарищ, — как ваша фамилия? Сторублевцев? Пожалуйста, сюда, на трибуну!
— Чего мне трибуна, меня и так слышат, — поднялся крепкого сложения мужчина лет под пятьдесят. — Я не собирался порывать с колхозом, да припекло, хуже некуды… И теперь я не отказываюсь возвернуться, когда поставят другого председателя. Довольно уж с Костожоговым чикаться, с коих пор разговоры ведутся! Он одним выхваляется: много хлеба, много денег выдает на трудодни. А кому выдает? Подхалимщикам, своим верным прикащикам, которые хребта не ломают, больше языками стараются. Эдаким сыпется манна небесная!
— Помолчал бы ты, Лексей! — поднялся в рост среди зала шофер Тимофей Козначев, белоголовый, взъерошенный, — ты-то больно много хребта ломал, сидючи на выжиге угля в лесе! Все помнят, как ты зачал симулировать, — тебе мало было целого трудодня в сутки, хотел добавки выскандалить. Не вышло, — тогда ты и навострил лыжи, убег в город. Ну и господь бы с тобой. Нам здесь не сыпется никакая манка небесная, мы горбячим будь-будь.
К трибуне вышел заместитель председателя старший объездчик Иван Васильевич Гудков — человек, которого все в колхозе почитают, как безответного, но справедливого среди правленцев. Пригладив аккуратно сложенным свежим платком редкие волосы, он тихим голосом заговорил:
— Я, как вы знаете, без мала двенадцать лет бок о бок с Корнеем Мартыновичем, и что могу про него? Последние пять лет он, можно сказать, сильно переменился. Да, да, это так. Некоторые не согласятся со мной, но пусть потерпят, я выскажу. Переменился он. А какая тому причина? На трудной работе снашивается любой человек, будь он о семи пядей во лбу и какой хошь богатырь в теле. Был Мартыныч моторный, был шибко горячий, мог в те поры за небольшую провинность колхозника штрафом наказать, и так словесно пришибить, что потом не скоро очухаешься. Крепко влетало нарушителям дисциплины. Иначе, конечно, нельзя было. А вот когда порядок установился, машина, можно сказать, сама собой заработала, то Мартынычу почти что и не приходилось на кого-либо нажимать. С другой стороны, произошло несчастье. С детишками, с его племянниками… Ну, об этом не будем в подробностях. Живой человек-от! Пережил горя неизмеримого. Хоть до кого довелись. А куда пойдешь плакаться? Так внутри себя перемолол. Несправедливо нападают на Корнея Мартыныча. Тут уж я, дайте, со всей правотой заявлю. Душевность присутствует в нашем председателе, а никак не бездушность, о чем некоторые изо всех сил кричат. Великая даже душевность,
