Анатолий Клещенко - Камень преткновения
— А я думаю, найдутся желающие работать комплексом. Если поискать…
— Поищи.
— Поищу. Тебе же неловко будет, если найду. Ладно, ты вот что скажи… Солдаты мои как действуют? Усачев и Скрыгин?
— Добрые ребята. Спервоначалу один в панику: лес пилить — не на гармошке играть. Пришлось мне схитрить маленько, чтобы, значит, не шибко робел парень…
— То есть? — поднял брови инженер.
Фома Ионыч ответил небрежным жестом — не стоит-де уточнять, ерунда, мелочь.
— Ну… в общем, пообвыкли теперь. Стало ладиться… Лес, правда, подходящий сейчас.
— Они на которой у тебя?
— На шестой.
— Давай-ка зайдем к ним.
По ледянке — опять навстречу — споро двигались возы. Возчики восседали на бревнах, лениво, по привычке покрикивая на коней.
— Так и катаются? — спросил Латышев.
Фома Ионыч усмехнулся:
— А что? Дорога наскрозь добрая. — Латышев покачал головой, но не возразил. Зато поинтересовался у одного из возчиков:
— Прямо из-под пилы берете?
— Бывает.
— Как сигнализируете о прибытии, чтобы деревом не накрыло?
— Известно как! Ну, кричим…
— А если вальщик за шумом мотора не слышит? Тогда что?
Возчик пожал плечами: чего ерунду спрашивает человек? Ведь и не кричат даже, это он так сказал, для порядку. Просто у возчика есть глаза, видит, куда едет.
Многозначительно посмотрев на мастера, Латышев зашагал дальше.
На шестой пасеке шел повал. Инженера и мастера заметил Скрыгин, замахал руками:
— Стойте!
Они подождали, пока упадет дерево. Сосна, у комля которой согнулся Усачев, внезапно дрогнула, с веток заскользил снег. Медленно накренилась, поворачивая крону, и, обламывая свои ветки и ветки соседок, с тупым шумом брякнулась в снег.
— Хорош лес! — сказал Фома Ионыч. — Эвон, и рубить нечего, считай. Чуть не весь хлыст нагишом без сучьев.
— Здравия желаю! — выпрямляясь, приветствовал их Усачев.
Инженер протянул руку. Усачев показал свою перепачканную в машинном масле ладонь, тот усмехнулся:
— Ничего, отмоется! Говорят, товарищ Усачев, вас надо поздравить с победой на культурно-воспитательном фронте?
Парень, недоумевая, молчал.
— Ладно, не скромничайте! Перед директором поставлю вопрос о премировании, хотя понимаю, что не о премии думал. Молодец. Ну… не сдавайте занятых позиций, как говорится.
К ним подходил Скрыгин, — разговор следовало продолжить при нем. Латышев смотрел, как ловко прыгает с бревна на бревно лесоруб, и мучился сознанием мертвой казенности только что сказанных слов. Стандарт какой-то! Привыкли считать, будто для подобных высказываний должны быть определенные слова, фразы. Кажется, этими проще и сразу ясно, о чем. Короче. Да и не сразу найдешь живые… Победа на культурно-воспитательном фронте, как скажешь иначе?
— Здравствуйте, — подошел Скрыгин.
— Привет… Мы с мастером вот что хотели вам предложить… Застрельщиками культурного быта вы стали, — инженер про себя чертыхнулся, — надо выходить в застрельщики на производстве. Оба комсомольцы, агитировать вас ни к чему, я думаю? Так вот, еще одну бригаду малого комплекса хорошо бы организовать… Как смотрите на это, товарищи?
Скрыгин вопросительно посмотрел на своего напарника. Тот обтер ладони о ватник, полез за папиросами.
— Как, Борис?
Ответить не дал Фома Ионыч.
— По-моему, Антон Александрович, не торопиться бы ребятам, а? Комплекс — дело такое: сам встал и других поставил. А они — без году неделя в лесу. Недавно в норму стали укладываться…
— Давненько уже, мастер! — колюче сказал Усачев.
Фома Ионыч поперхнулся приготовленным словом — хотел что-то прибавить, но передумал. Пожал плечами. Заговорил Латышев, строго поглядывая на мастера.
— Я считаю, что недохватку опыта на первых порах восполнит энергия, вера в себя и людей… главное, в людей… — подчеркнул он. — Но в принципе мы договорились, Усачев? Так?
Тот усмехнулся в меру серьезности разговора:
— В армии приказы не обсуждаются…
— Э-э, нет! Я не приказываю — предлагаю, что вы!
— Пошутил, товарищ инженер! В общем, согласны, да, Васька?
— Ну что ж… Можно попробовать, если хочешь!
— Значит, решили! — обрадовался Латышев. — Ну, остальное будем уточнять потом. Пошли, Фома Ионыч? До свиданья, товарищи!
Лесорубы молча следили за начальством, покамест тех не вобрал в себя лес. Скрыгин вскинул на плечо топор, двинулся было к не очищенной от сучьев вершинке у края пасеки, но Борис удержал его вскользь уроненной фразой:
— Что в бригаде, что так — какая разница?
— Разница есть, Боря! Скажем, я работаю на трелевке. Ну и зашился! А кубики считаются только на нижнем складе, на берегу — комплекс! Пока туда не приедут — вроде и нету их. Понял? Вот и получится, что я тебя по карману ударю…
— Черт! — удивился Борис. — Я не задумывался как-то… Знаешь, когда чувствуешь себя вроде бы на чужом деле, не задумываешься…
— А соглашался зачем?
— Ну как ты откажешься? Слыхал ведь, что сказал инженер: комсомольцев, дескать, агитировать незачем, сами понимаете…
А инженер в это время старался подавить в себе раздражение, вызванное неуместным замечанием мастера. Выйдя на ледянку, он размел рукавицей снег на тяжелом клине для расчистки дороги, загнанном до времени в сугроб.
— Садись, Фома Ионыч! Не очень торопишься?
— Да нет…
— Понимаешь, плохо, что мы не верим в молодые кадры. Опыт, Фома Ионыч, всегда придет — было бы желание его приобретать… А желание — сам убедился — есть! Бывает, что не хватает уверенности в своих силах. Верно. Вот тут-то и следует помочь человеку поверить в себя, перевалить через рубеж. Подтолкнуть его добрым словом, вовремя сказанным. А ты — «не следует торопиться, без году неделя…» Нельзя так! Ладно, надо будет подумать об укомплектовании бригады. Пожалуй, мне самому придется.
Фома Ионыч, не ко времени благодушно улыбаясь своим мыслям, раскуривал трубку.
«Стар, — подумал Латышев, — что ему до молодых? Конечно, о покое думать пора… Время, ничего не поделаешь…»
16
На обеих половинах барака ждали наступления вечера. Ждали все, но каждый старался, чтобы другие не заметили его ожидания. Как будто такой вечер и не в диковинку вовсе.
Никто вслух не вспоминал, что придут в гости девушки, — попробуй, скажи такое! Сразу попадешь под обстрел шуточек и перемигиваний! Вот если бы кто-нибудь из товарищей начал первым!
Тылзин, обычно не вылезавший из валенок, надел старенькие полуботинки. Повертев в руках ватные брюки, сказал с лицемерной скорбью:
— Вроде бы не должны рваться под брезентовыми штанами, а рвутся. Придется поковырять иголочкой…
И переоделся в суконные, предназначенные для походов в Сашково или Чарынь.
Считая, что к перемене белья после вчерашней субботней бани никто не может придраться, Сухоручков выбрал самую нарядную косоворотку — синюю с белыми пуговицами.
Даже Коньков, обычно брившийся почему-то по пятницам, долго ощупывал подбородок, вздыхал, хотя выскребать его лишний раз не решился.
Скрыгин и Усачев, как всегда в воскресенье, подшили чистые подворотнички.
На левой половине Костя Воронкин искоса поглядывал на принарядившихся Шугина и Ганько. К удивлению сожителей, и Стуколкин извлек из-под матраца не новью, но добротные шевиотовые брюки, которых на нем не видели. Воронкин хмыкнул и сказал осуждающе:
— Молодчик! Притыривал, чтобы не проиграть?
— Я тебе еще не проигрывал, — отрезал тот. — И не играю на шмотки. Поня́л?
— Конечно, ты чистодел! Умеешь!.. — огрызнулся Воронкин фразой, которую можно толковать по-всякому.
— Костя, ты мои прохаря надень, если хочешь, — не вовремя сунулся с предложением своих сапог Ангуразов.
Воронкина передернуло, неожиданный удар попал в цель. Брызгаясь слюной, он заорал:
— Выспись ты со своими прохарями, сука! Костя Воронкин способен сам украсть или отнять. Я еще не чокнутый, — он повертел возле лба растопыренной ладонью, — из-за каких-то дешевок икру метать… Когда будет надо — найду тряпки, не бойтесь!
— Ну и чего ты шумок поднял? — рассудительно спросил Николай Стуколкин.
Воронкин посмотрел на него долгим, презирающим взглядом, успев с нарочитой неторопливостью закурить, прежде чем отвел глаза.
— Ур-ки!.. — выдавил он брезгливо, а твердо и жестко: — Барахольщики!
— Заткнись, — с ленивой угрозой попросил Шугин.
Воронкин скривил рот, хмыкнул:
— А, нужны вы мне все!.. — И, словно не было напряженного разговора, Ангуразову: — Мотанем, что ли, в Чарынь, Закир?.. До магазухи?
На половину соседей первым заявился Ганько.
— Азартные игры в общественных местах запрещаются! — строго сказал он, кивая на рассыпанные по столу костяшки. — Разрешаю только в стосс или в терс.
