Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
Вечером во двор зашла Лизка и подозвала Кольку:
— Ты чего убежал как угорелый? Передай ему. — Она сунула в Колькину руку какую-то сложенную бумажку и ушла. Он взял ее и подумал: «То-то, не смогла иначе… Э-эх». Он нырнул в коридорчик и тихонько стукнул в дверь Дмитрия.
— Кто там?
— Я… Колька.
— Чего тебе?
— Вам записка тут… Лизка принесла… Только что…
Дверь скрипнула, и показалась рука.
— Давай.
Колька дал, и дверь закрылась.
«Что теперь будет? — подумал Колька. — Что она там написала ему? Может, еще вернется?» Утром Дмитрий сказал бабке:
— Сколько я тебе должен — подсчитай.
«Значит, не вернется», — понял Колька.
Бабка, чистившая перед летней кухней рыбу, заворчала:
— Уже и уезжаешь… Простыни мыть дороже обходится…
Дмитрий не ответил. Он быстро взял с полочки у рукомойника мыльницу, зубную щетку в футлярчике и зубную пасту.
— Вы куда — на катер? — оробевшим вдруг голосом спросил Колька, когда Дмитрий вынес из комнаты лыжи в брезентовом чехле и ружье.
— На вертолет.
— Можно мне с вами?
— Зачем? Хотя ладно, — Дмитрий махнул рукой, — иди.
— Дайте я лыжи понесу.
Дмитрий не возражал, и Колька взял под мышку лыжи, нес, но радости не чувствовал. Он не мог даже представить, что вернется домой, а Дмитрия уже не будет. Не будет его повелительно-веселого голоса, цепкого взгляда, его бесцеремонных шагов в коридоре, и вместе с его голосом не будет звучного голоса Жени. А ведь все в Джубге — и кафе, и пляж, и лодочная станция, и даже башня маяка — все было полно их голосами, взглядами, шагами.
На вертолетной станции, у маяка, сидело несколько человек с чемоданами. Они сидели на бревне возле заборчика, ограждавшего маячный городок, и молча ждали.
Дмитрий с Колькой присели на то же бревно.
От шоссе к калитке шел начальник маяка все в том же берете. Заметив их, он подошел.
— Уезжаете? А мне казалось, вам понравилось у нас.
— У вас хорошо, — сказал Дмитрий и, видно, хотел улыбнуться, потому что в неподвижном лице его что-то стронулось.
— А где ж девушка?
— У нее раньше кончился отпуск.
— А-а, тогда счастливо. Приезжайте.
Где-то вдали, за зелеными горами, раздался характерный треск вертолета, и вот он, по-крабьи нелепый и неуклюжий, косо вынырнул из-за горы и пошел к Джубге. Все похолодело внутри у Кольки. Он знал, что никогда больше не увидит ни Дмитрия, ни Жени. Этого нельзя было представить. Так внезапно, так неожиданно все случилось.
Дмитрий высвободил плечи от ремней рюкзака. Лицо у него все почернело, натянулось на скулах. Губы были сжаты. Но чем крепче сжимал он их, тем отчетливей видел Колька, как они все время подрагивают. В черноте глаз появилось что-то пугающее, глубокое и горькое. Таким ли впервые увидел его Колька у калитки с непонятными предметами в чехлах две недели назад?
Рука Дмитрия коснулась его плеча.
— Не сердись, брат, что не научил на лыжах.
— Ну что вы, что вы! — Колька старался казаться веселым, а внутри у него, в горле и еще глубже, что-то сдавилось, напряглось до предела — вот-вот сорвется.
— Должен был, а не научил.
— Да что вы! — Кольке так хотелось сказать Дмитрию что-то ободряющее, благодарное, но на ум ничего не шло. — Я и сам когда-нибудь научусь. А не научусь, так…
Со страшным ревом и тарахтеньем, поднимая смерчи пыли, вертолет пошел на снижение, коснулся площадки одним, потом другим колесом, оперся на оба. Лопасти завращались медленней, рев чуть стих.
— Готовьтесь, — сказала женщина в аэрофлотском берете.
Наконец винты стали вращаться совсем медленно, потом замерли. Откинулась дверца кабины, на площадку спрыгнули два пилота в штатском и стали расправлять затекшие ноги. Один из них потянул дверцу пассажирской кабины, и на землю сошло четыре человека со свертками и сумками.
— На посадку, — пригласила женщина в берете, — через три минуты отлет.
— Ну, пока. — Дмитрий надел на одно плечо лямку рюкзака, взял под мышки лыжи и ружье. — Не задерживайся, брат, здесь. Беги от этого моря со всех ног…
Колька мотнул головой.
— Ну, пока.
Колька ощутил в своей ладони его твердую, горячую руку.
— До свидания, Дим… — Он хотел поправиться, назвать его дядей, но не стал и только добавил: — Я понимаю.
И побежал за ним.
Дмитрий последним сел в вертолет. Когда захлопнулась дверца с надписью «Во время полета дверь не открывать», женщина в берете стала отгонять от площадки провожающих.
Заработали винты — огромные, как две перекрещенные лыжины, над кабиной и маленькие на хвосте. Гул крепчал, рос. Полегла, прижимаясь к земле, трава. В лицо ударила пыль, и Колька на миг отвернулся. Вот машина слабо качнулась, под одним колесом мелькнул узкий просвет. Вертолет оторвался от земли и стал быстро набирать высоту. И здесь Колька вспомнил про деньги: совсем забыл отдать их долю. Сунул руку в карман и с огорчением и злостью смял ворох бумажек. Сейчас было не до них. Что они значили теперь, эти деньги? Что?
Колька сорвался с места и отчаянно замахал руками вместе с провожающими. Из окошечек ответили. Но, как ни вглядывался Колька, лица Дмитрия не видел. Наверно, не рассмотрел. Колька бежал за вертолетом и все махал и, кажется, что-то кричал вслед. По земле пронеслась машущая крыльями тень, и вертолет исчез там же, откуда и появился.
Колька немного постоял, посмотрел на опустевшее небо и медленно побрел домой.
Он шел и ничего не видел, не слышал. Очнулся только у моста от голосов: впереди стояли Лизка с Андрюшкой и хохотали. Наконец-то. Давно бы пора. Колька обошел их и опять отключился от внешнего мира, словно оглох. Уже на полдороге от дома он вдруг почувствовал, что глаза как-то непривычно защипало. Он быстро вытер рукавом ковбойки лицо и побежал по шоссе, потому что медленно идти было невмоготу.
ПАРЛАМЕНТЕР
Глава 1
ПРЕКРАСНЫЙ И ГОЛУБОЙ
Вот-вот должен был появиться Измаил…
Из Одессы поезд вышел в полдень, и у Павлика болели глаза от пестроты кукурузных полей и виноградников, от блеска моря у Богаза, но думал он о другом. Еще в Москве представлял, как выйдет навстречу им из-за холмов город, выжаренный солнцем, пыльный, по-восточному тесный, с красной черепицей крыш и стрелами минаретов, с развалинами некогда грозной турецкой крепости, опоясанной Дунаем, тем самым Дунаем, которому посвящен не один вальс и не одна песня…
Но солнце
