Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— И остаются лыжи, подводная охота и горы…
— Ну зачем ты упрощаешь? Я просто считаю, что подлецов и карьеристов не победишь. С ними бороться бессмысленно. Подлость живуча, бессмертна, как и любовь. Но я никому не желаю и не делаю зла…
— И даже наглецам и карьеристам? Даже им? — Женя стала машинально с негромким скрежетом тереть камень о камень.
— С ними я не хочу знаться. Они мне отвратительны.
— И только? И нет вокруг хороших людей?
— Нет, не только… У меня есть свой мир, и в нем я могу быть человеком…
— Милый Дима, — сказала вдруг со вздохом Женя, и в груди его что-то болезненно и горько сжалось. — Все это так скучно… Разве, думая и считая так, как ты, можно остаться человеком? Разве можно быть честным только для себя? Ты просто равнодушный, Дима, и находишь для себя тысячи удобных оправданий…
— Ну-ну, продолжай, я слушаю…
Дмитрий сидел тяжело, грузно, угрюмо и старался не смотреть на нее.
— До кого есть тебе дело, кроме как до себя самого? Ты предвзято судишь о людях и далеко не все знаешь о жизни, хотя думаешь, что знаешь о ней решительно все… Мне очень жаль тебя, Дима, и хочется как-то помочь… Как же можно так жить? Ведь надо…
— Что надо?
— Даже Лермонтов писал…
Дмитрия всего передернуло:
— Опять Лермонтов? Паруса, тучки, утесы, мечты… А ты знаешь, что это был за человек, если с него содрать весь этот романтический наряд с эполетиками? Знаешь, что он говорил Белинскому о вашем брате, когда тот посетил его на гауптвахте после дуэли с Барантом? А ты знаешь, что…
— Знаю, — сказала Женя. — Он был велик и шел за свои убеждения против царя и светской черни, лицемерия, насилия, он и строчки не написал против совести и не мог мириться со всем этим…
— Готово, идите жрать! — крикнул Колька, хозяйничавший у костра.
Часа через три они оказались в Архипо-Осиповке. Женя с Дмитрием шли по берегу, а Колька плыл в лодке. Грести было нетрудно: лодка легкая, да и гора защищала от ветра. И течения у берега не было. Ветер к утру совсем ослаб. Колька греб и думал о бабке: мечется, наверно. Ведь никто в Джубге не знает, что они благополучно пристали к берегу. Может, уже в поиск пошли пограничные катера или вызвали вертолет. Летает он над морем, прочесывая каждый квадрат. Нужно будет из Архипки позвонить в Джубгу.
Дмитрий несколько раз спрашивал, не сменить ли его, но плыть морем было куда приятней, чем тащиться по камням. Да и Дмитрий с Женей стали какие-то непонятные, все о чем-то говорят, дуются, что-то доказывают друг другу. Если она нравится ему — взял бы и женился. Она, в общем-то, ничего, добрая. Дмитрий тоже хороший. Правда, море знает плоховато. Но откуда ему знать море, ведь не здесь вырос… Впрочем, нет, пусть лучше не женится. Это от него не уйдет.
В Архипо-Осиповке Колька еще раз перенюхал рыбу, при этом он отодвигал жабры и мял рыбий живот — выбросил несколько рыбин.
— Пока будешь звонить, я распродам рыбу, — сказал Колька. — Тут есть базарчик.
— Торгаш несчастный! — мрачно сказал Дмитрий. — Ты поэтому и согласился с нами поехать?
— А чего ж ей пропадать зазря? Я быстро. Можно унести ее в рюкзаке?
— Неси, — разрешил Дмитрий. — Только не дери, а то опять мне за тебя влетело.
— Не беспокойтесь, цены знаем! — подмигнул ему Колька и принялся быстро засовывать рыбу в рюкзак.
Пока он шумно продавал рыбу, к неудовольствию конкурирующих бабок с фруктами, Женя слонялась по поселку, долго стояла у громадного чугунного креста, выкрашенного в белый цвет, воздвигнутого здесь, как говорила о том надпись на бронзовой доске, в честь рядового 77-го Тенгинского полка Архипа Осипова, который во время нападения горцев взорвал пороховой погреб, а с ним себя и врагов. В честь его подвига Михайловское укрепление и назвали Архипо-Осиповкой.
Скоро к базарчику подошел Дмитрий. Колька успел продать почти всю рыбу. Женя стояла возле столика со странным видом — безучастная, молчаливая.
— Дозвонился. Обещали моторку прислать, — сказал Дмитрий. — А ты посмотрела памятник? Этот Осипов — однополчанин Лермонтова. Обратила внимание?
— Обратила.
— И не злись на меня. Виноват! Подымаю вверх лапы. Если будет время, сходим к мосту через Вулан, он на цепях… Кстати сказать, по слухам, Лермонтов тоже здесь бывал… Сможешь здорово обрадовать свою Инку.
Женя посмотрела куда-то в сторону.
— Так вот я про тот мост на цепях… Он описан у Серафимовича в «Железном потоке» — его штурмом брали таманцы, когда отступали по этой дороге, пробиваясь на соединение к своим…
— Откуда у тебя такие познания? Не думала, что ты любишь историю.
— А что? Я всегда был не чужд ей… Так сходим?
— Некогда нам ходить! — закричал Колька. — Сейчас моторка должна подойти, а до моста далеко.
— Был там? — спросила Женя.
— Кто ж на нем не был. Там такая надпись есть: не ходить в ногу и не раскачивать, и быть на нем больше определенного количества человек запрещается… Смех! Мы с ребятами зашли на середину и так принялись качать, что девчонки завизжали.
— Занятно, — сказал Дмитрий и вздохнул. — Схожу к морю, посмотрю.
— А мне здесь не нравится, — сказала Женя Кольке. — Море далеко от селения, народу тьма. Ну что здесь за жизнь! Разве это Джубга!
— Джубга одна, — подтвердил Колька, — попробуй найти еще такую на всем побережье…
— Не найдешь?
— Нет, — Колька замотал головой.
— А ты все-таки хороший парнишка. — Женя коснулась его жестких просоленных волос. — Ты очень нам помогал, а мы к тебе так плохо относились…
— Ну вот еще… Чего это ты вдруг?
— Просто так. Только с бабкой долго не живи, беги от нее, и подальше.
— Сам знаю.
— Хорошо подзаработал на рыбе?
— Подходяще. Придет Дима — разделим. По пятерке на рыло…
Минут через двадцать подошел Дмитрий, сердитый и расстроенный:
— Ну что ж вы к морю не идете? Сколько можно ждать?
Они спустились к берегу и увидели моторку. К ним подошел рослый длиннорукий матрос Иван. Увидев его, Колька попятился, хотел спрятаться за Женю, но быстрый удар в ухо свалил его с ног. Колька вскрикнул, ткнулся головой в водоросли, отполз в сторону и встал. Последовал второй удар, в лицо. Колька отшатнулся, на верхней губе у него появилась кровь. Шмыгнув носом, он
