Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— Досталось тебе, бедняга.
— Нет, ничего… — Не поднимая взгляда, она сидела все в той же позе. — Как там наш лорд? Успел?
«Ну, если тревожится о лорде, тогда все ничего», — подумал Дмитрий и успокоился.
— Испугалась за него?
— А чего за него пугаться? Он плавает как рыба.
— Или как пролетарий.
Женя негромко хмыкнула и заметила:
— А вообще он ничего. Симпатичный. Встретился бы такой на улице — не сказала бы, что это лорд.
— Ты рассуждаешь, как Колька. Добру себя рекламировать не нужно, а вот, чтобы стать богатым, без рекламы не обойтись.
Женя внимательно, даже как-то изучающе посмотрела на него.
— Богатство пытается выдать себя за добро?
— Разумеется. И мало кто поймет суть такого богатства.
— Немного мудрено, — сказала Женя и добавила после паузы: — Но доля правды есть.
— И на том спасибо.
Дмитрий замолчал. Ему вдруг надоели все его разговоры — остроты, шутовство, умствования. Все это время он так много говорил и так мало слушал. Ему непонятны многие ее поступки и слова. Надо будет подробней расспросить ее об Инке, о которой она говорит взахлеб, о матери, сестрах, работе… Теперь все должно быть иначе — он будет молчать и слушать. Он хочет все знать о ней. Все, все.
— Дима! — позвала она.
Он повернулся к ней всем корпусом.
— Что?
Он не спускал с нее глаз.
— Только не смейся, пожалуйста… Я понимаю, что я…
— Ничего ты не понимаешь! Ты замечательная и мудрая, я счастлив, что ты… Но стоп — молчу.
Женя вздохнула и стала слабо покачиваться из стороны в сторону.
— Что? — спросил Дмитрий. — Ну говори же.
— Ну, словом, что ты любишь больше всего?
Еще вчера Дмитрий ответил бы на это какой-нибудь лихой шуткой, но сегодня…
— Многое. Сразу и не скажешь.
— Ну к примеру.
Опять захотелось острить: это так легко уводило от всего скучно-серьезного, ответственно-назидательного. Так и подмывало сказать, например, что любит ставриду, отваренную в ржавой банке, а еще ленивые щи…
— Морские лыжи люблю, море и рыбную ловлю.
— А еще?
— Плавать в море — на веслах и так, обычно.
— И все?
Дмитрий улыбнулся.
— Нет, не все, Женя. Мне очень долго придется перечислять.
— Давай.
— Солнце люблю… Горы… Шум прибоя… Голубизну неба… А еще — звезды и ветер… Ты ведь тоже относишься к ним сносно?
— Вполне. — Женя подняла лицо и улыбнулась, потом стала сдвигать у ног камешки. — А еще?
— Ох и пристала же ты! — сказал он со смехом. — Еще — тех, кто ко мне неплохо относится… Хватит?
— А без всяких условий ты можешь?.. — Она не договорила.
— Любить?
— Да.
— А то как же? Конечно. Всю жизнь только и занимаюсь этим. Вот взять, например…
— Хорошо, достаточно. — Женя покраснела и склонила голову. Потом подняла ее, оглядываясь, как-то странно посмотрела на Дмитрия. — Я тоже — и сама не знаю почему — люблю все это, — она описала руками, как циркулем, небо, море и горы, все, что было вокруг, и даже тот кусочек берега, на котором они были. — Звезды — это ведь не просто удаленные на какое-то количество световых лет раскаленные тела, а утренняя роса вон на тех травинках, это не просто влага, а море — это не только огромное скопление горько-соленой воды, отражающее небо. Пусть от них нет никакой конкретной пользы… Ты это понимаешь?
— А как же? — ответил Дмитрий и впервые подумал: «Ну как из нее это выбить? Нельзя же так жить…» И он, храня полную серьезность, добавил: — Понимаю, но терпеть не могу всего, что отдает восторженностью. Из нее в наше время даже плохонькой ухи не сваришь. Это Кольке простительно заблуждаться.
— Успокойся, — сказала Женя, — Кольке это не грозит, он, к сожалению, раньше тебя понял, что к чему и почем, правда, без твоих углубленных исканий и творческих сомнений.
Дмитрий не привык к такому отношению. Даже со стороны женщин. Даже тех, кто его любил. Он с трудом сдержался.
— Вот не думал. И что это ты все нападаешь на мальчишку? Я ведь давно тебе говорю — он занятный малый и обеими ногами стоит на земле. Ему не нужно будет потом разочаровываться, что мир — ах! — не так совершенен и добр, как об этом сообщает «Мурзилка» и шкрабы начальных классов. — «Ну это я напрасно загнул», — спохватился он.
— Но это все не так.
— Что? — не понял Дмитрий.
— Зачем ему разочаровываться? Не меряй все на свой аршин. Надо, чтобы мир стал более совершенным и добрым…
— Не нам ли с тобой этим заниматься?
— А почему бы и нет?
На ее губах неожиданно появилась улыбка, и совсем не детская и не наивная, хотя то, что она предлагала и к чему, верно, готовила себя, как считал Дмитрий, было более чем наивно.
Дмитрий даже растерялся, не зная, что ей ответить.
— А ты считаешь — нет? — Она продолжала улыбаться, и Дмитрий хотел подтвердить: конечно же, нет! Но тогда он совсем рассорится с Женей, а этого ему не хотелось.
— Скажи мне, Дима, почему ты всегда и во всем защищал Кольку и даже не пытался ему кое-что объяснить? Он ведь полон заблуждений, хотя и не глупый и мог бы многое понять.
Внутри у Дмитрия что-то сдвинулось.
— Верно. Я не хотел ему ничего объяснять, не хотел его портить. Зачем Кольку лишать качеств, без которых он будет несчастен и жалок в жизни? И без него слишком много таких благодаря стараниям вашего брата.
— Я так и знала, — упавшим голосом сказала Женя. — Ты в конечном счете опустился до Кольки. Ты кончил тем, с чего он начинает, но если он при этом остался добрым, славным и может еще измениться, то тебе это уже не нужно; и если многое можно простить ему, выросшему в таком окружении, так тебе…
— Так мне нельзя простить?
Женя промолчала.
— Нельзя, да? — переспросил он, хмуря лоб от обиды и несправедливости.
Она кивнула и уставилась в гладкий кругляш с голубыми прожилками. Из глаз ее вдруг упала на камень слеза и покатилась, оставляя длинный след.
Сердце его не дрогнуло, но все-таки ему было жаль, что дело дошло до этого.
— Видишь ли, — сказал Дмитрий грустно, — я никому не хочу делать зла, но мне так надоели разные наглецы, интриганы, молодые и престарелые карьеристы, глупые умники и рассудительные дураки. Я, к слову, считаюсь неплохим инженером, даже старшим. Даже ведущим. Многие советуют мне быть активней и продвигаться вперед… Защититься. Мог бы, но не
