Скорость - Анатолий Гаврилович Рыбин
— Добро, — сказал Ракитин. — А письмо я передам, пожалуй, Зиненко. Пусть он все-таки изучит.
— Чудно, — задумался Кирюхин, когда секретарь горкома уехал. — Других за клевету из партии исключают, под суд отдают, а тут еще изучать будут.
— Дипломатия, — понимающе объяснил Сахаров.
— Значит, пусть пишет снова?
— Ну нет, больше не напишет. Смею заверить, Сергей Сергеевич. И про любовь забудет. Мы ей создадим обстановочку…
24
Отпустив машину в гараж, Ракитин поднялся в лифте на пятый этаж гостиницы. В номере у Зиненко обе оконные створки были распахнуты, и массивные бархатные шторы колыхались от сквозняка.
— Дышим? — спросил Ракитин, придерживая, дверь, чтобы не хлопнула.
— А что же делать? — ответил Зиненко. — Топят, как в гарнизонной бане. Ругаться пробовал, не помогает. Говорят — норма.
— Правильно, — рассмеялся Ракитин. — Раз положено, получи сполна и не жалуйся.
Было около восьми вечера. Над городом стоял морозный туман, и все казалось одинаково белесым.
Зиненко непривычно хмурился.
— Иди-ка сюда! — сказал Ракитин и, подведя его к окну, показал на коробку четырехэтажного дома, торчавшую из-за крыш на соседней улице. — Можешь считать себя жильцом этой священной обители.
— Почему священной? — спросил Зиненко.
— Очень просто. Здесь когда-то стояла церковь. Давно, правда. А старушки и сейчас, проходя мимо, крестятся! Так что всегда будешь осенен знамением божьим и упасен от всякой нечистой силы.
Но Зиненко не повеселел и теперь. Он стал даже еще более угрюмым, думая о чем-то своем. Ракитин заметил это, спросил:
— А как твои дела в депо, Аркадий? Чибис там чего-то мудрит. Жалобу написала, защищает начальника депо. Кстати, что ты о ней можешь сказать?
— Плохого ничего, — ответил Зиненко.
— И хорошего тоже?
— Почему, — возразил Зиненко. — Мне показалась она женщиной умной, с огоньком.
— Насчет огонька ты прав, — улыбнулся Ракитин. — Огонек у нее имеется. А как она с Алтуниным? Воркуют голубки?
— Вроде воркуют. Но это по-моему не столь важно.
— Э-э, нет, — погрозил пальцем Ракитин. — Если хочешь знать, то и жалоба на этой самой почве появилась. Да, да, я уже прощупывал. В отношении Белкиной она права, а в остальном… Словом, придется с этой Чибис потолковать серьезно.
Зиненко долго молчал, о чем-то раздумывая. Потом сказал решительно:
— Знаешь что, Борис Иванович, отпусти меня из горкома.
— Как это отпусти? Ты что, Аркадий, в уме? — Ракитин уперся ладонями в край стола, пружинно вытянулся.
— Не могу я так, Борис Иванович, не могу.
У Ракитина от волнения подергивалась кожа под глазом. Он был уверен, что предложил Аркадию самую подходящую работу, что именно в горкоме офицер запаса мог бы великолепно применить свой многолетний опыт воспитателя. А тут вдруг эти словечки: «Не могу», «Не хочу».
— Нельзя так. Нужно дорожить доверием, — сказал Ракитин. Зиненко долго молчал. Не хотел он, как видно, причинять обиду человеку, который проявил столько хлопот о его устройстве. Но идти на сделку с совестью было тоже не в его характере.
— Мне лучше ямы рыть, чем разыгрывать из себя инспектора, — откровенно признался Зиненко. Ракитин долго смотрел ему в глаза.
— Странно ты рассуждаешь, Аркадий.
— Почему странно. Ведь чтобы разобраться в людях, нужно с ними пуд соли съесть.
— Но я же тебя не тороплю. Сиди в депо еще полмесяца. Мало? Сиди месяц.
Зиненко потер пальцами лоб, сказал раздумчиво:
— Комбат Ракитин когда-то внушал: «Главнее в бою — не терять времени».
— Правильно внушал. Жаль, что здесь не армейские условия. Демократией пользуешься. Говори откровенно, куда уходить собираешься?
— В депо.
— На какую работу?
— Алтунин обещает должность мастера.
— Ах, вон что! — Борис Иванович прикрыл окно, снял шапку и подошел вплотную к Зиненко. — Значит, обходный маневр?.. Как на той высоте, под Берлином?.. Да, мило-весело. А может, все-таки подумаешь?
Зиненко стоял, не двигаясь.
Ракитин опять подошел к окну, за которым по-прежнему стоял туман. Белесым было все: дома, деревья, провода и даже пробегавшие внизу машины. Лишь в конце квартала, где выходил на главный проспект грузный троллейбус, вспыхивали голубые молнии.
— Ну, лады, — сказал Ракитин, повернувшись к Зиненко. — Пусть будет по-твоему. Но знай: из горкома я тебя не выпушу.
— Как то есть?
— А так. Будешь внештатным, уразумел?
— Это другое дело, — сразу повеселел Зиненко. — Внештатным согласен. — И шутливо прибавил: — Казаку треба, щоб конь добрый був.
— Ух ты, черт! — схватив его за плечи, воскликнул Ракитин. — Как был упрямым, так и остался.
Раздался стук в дверь. В номер неожиданно вошла Римма. Ярко-желтая высокая шляпа и такого же цвета большие круглые клипсы придавали ее лицу какой-то цыганский вид.
Увидав отца, она как будто немного смутилась. Но тут же взяла себя в руки и, положив на стол кожаную коробку с биноклем, весело сказала:
— Возвращаю, Аркадий Петрович, в полной сохранности. Извините, что задержала.
— Да ерунда, — махнул рукой Зиненко. — Не стоило беспокоиться. Потом бы как-нибудь отдали.
— Что вы. Такая редкая вещь.
«Выпороть бы тебя за эту вещь, — с возмущением подумал Ракитин. — Ишь ведь заявилась. Ни стыда, ни совести». Но, чтобы не выдать перед другом своего гнева, он сказал ей с деланным спокойствием:
— А знаешь? Уходит наш Аркадий к Алтунину.
Римма так выразительно скривила губы, словно речь зашла о человеке, который всю жизнь причиняет ей одни неприятности.
Зиненко улыбнулся. А Борис Иванович, внимательно следивший за дочерью, попросил ее все-таки сказать, откуда у нее такая неприязнь к Алтунину.
— Гм, откуда, — дернула плечом Римма. — Он же нам, диспетчерам, дышать не дает.
— Например?
— Ну вот сегодня. Формирую тяжеловесный, вызываю Мерцалова. И вдруг на проводе прокурорский глас Алтунина: «А почему Мерцалова?», «А знаете ли вы?», «А понимаете ли вы?»…
— Но ты, конечно, все понимаешь?
— Ой, господи! Да я этого Алтунина с первого дня раскусила. Интриган самый завзятый. Меня называет не иначе, как «адъютант в юбке». Вот хам!
Борис Иванович толкнул Аркадия.
— Ты слышишь? — И опять к Римме: — Ну, ну, а чем кончился разговор на проводе?
— На проводе? Как всегда. Я подключила Сергея Сергеевича, и от начальника депо немедленно полетели перья. Оригинально?
— Не очень, — сказал Борис Иванович.
Зиненко вдруг спохватился, что за разговорами не предложил гостям даже раздеться. Он попытался было исправить положение, но Ракитин остановил его:
— Спасибо, Аркадий. Мы, пожалуй, пойдем.
Римма посмотрела на отца и, повернувшись к зеркалу, стала поправлять шляпу.
На улицу отец и дочь вышли молча. Так же молча миновали выстроенные в рядок такси. Неторопливо пересекли площадь. Здесь, над мостовой, туман превращался в
