На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— Трубы — дефицитная вещь. Как вы их думаете доставать?
На лице Костожогова засветилась уже знакомая Братову по вчерашней встрече улыбка. Он со вкусом проговорил:
— Договоримся с кем-нибудь на взаимовыгодной основе. Какому-либо предприятию, располагающему трубами, требуется что-нибудь такое, чем мы у себя располагаем в достатке.
Он поклонился и пошагал к конторе. Илья Павлович — на квартиру. Яковлевна пожурила его за опознание, принялась разогревать блины.
6
…Прошел еще год. Сентябрьским вечером полупустой автобус дребезжа вкатился в знакомую Братову длинную улицу. «Что-нибудь изменилось в селе? — искал глазами Илья Павлович. — Неужели все остается по-старому? Ага, есть перемены. Величественная, пестро раскрашенная ограда протянулась по тому и другому порядкам от центра к околице очень заметно. Еще сезон, и, пожалуй, будет достроена.
Фонтан живет. Изливается с неубывной силой. Встретиться с ним и приятно и грустновато.
Здание будущего правления все пустует, как пустовало. Сколько лет этим добротным стенам, а все еще не обжитые. Чего ждет хозяин? Может быть, ему жаль сбрасывать с плеч старый надежный кафтан, в каком столько выхожено, столько выстрадано, что и не спешит примерять на себя непривычное свежее одеяние. Легко ли покинуть тесное теплое гнездышко, где каждый сучок в бревне, всякая трещинка в потолке помогали ему размышлять, рассчитывать, фантазировать, прокладывая и держа курс хозяйства… Как это так, — вдруг, — нате вам! — взять и перебраться в холодную, просторную, насквозь просвечивающую хоромину, где, наверное, никогда не сможет он чувствовать себя столь же сильным, решительным, клокотливым, как в отошедшие самолучшие свои времена…
Сидят ли на крыше клуба сонливые птицы? Сидят. А что им?»
Прошлогодней осенью, отчитываясь перед секретарем обкома Строевым по гореловскому «вопросу», Братов высказал пожелание, что Костожогова надо бы перевести из колхоза с почетом на какой-нибудь пост, где он мог бы проявить свои организаторские способности и волевые качества, не выказывая притом отрицательных. К примеру, по сортовому семеноводству, что ли, — не в районном, конечно, а в областном масштабе. Ведь Корней Мартынович так горячо ратует за чистосортность посевов, кровно радеет этому делу. Михаил Дмитриевич тогда же в телефонном разговоре посоветовал Федору Прокофьевичу Мочалову обдумать такой деликатный ход и дать свои соображения.
Братов не сошел в Горелом, проехал в Верхокленов и заночевал в Доме приезжих. Назавтра, в воскресный день, был назначен пленум райкома партии, для участия в нем он и был послан обкомом..
И тут Братову привелось убедиться, что его добрые пожелания насчет перевода Костожогова не получили в районе понимания и поддержки.
…Доклад Мочалова на пленуме был выдержан в «победных» реляциях. По заготовкам всех видов продукции район вышел нынче в первую пятерку областной сводки.
А что могло быть отраднее для людей, которые во имя этого достижения, как во имя победы, бились, кипели в котле, недосыпая, недоедая — с весны и до осени.
В разделе критики-самокритики нашлось место и для Корнея Мартыновича. Первый секретарь райкома партии полосанул по нему обидной формулировкой:
«По-прежнему продолжает стоять на неверной позиции председатель колхоза „Ленинский путь“ товарищ Костожогов. Он собирает колхозный достаток не с гектара, а с базара! Колхоз под его порочным руководством уже много лет топчется на одном месте. При всех богатейших возможностях все отрасли хозяйства совершенно не развиваются».
Сидящий в задних рядах плохо освещенного зала Корней Мартынович слушал это с низко наклоненной головой. Илья Павлович встретился с ним до открытия пленума и нашел, что он с прошлого года болезненно изменился…
Должно быть, нервы его были настолько раздражены, что он едва дождался перерыва. Братов видел с крыльца, как Корней Мартынович садился в кабину старенького самосвала, что ожидал его на площади среди «газиков» и «москвичей».
В группе курящих склоняли на все лады имя Костожогова. Илья Павлович подошел, прислушался. Обсуждалась какая-то гореловская «крупяная операция»… Костожогов много лет не выбирал со склада хлеб, начисляемый ему по трудодням. Видимо, не нуждался или просто некогда было возиться с ним. Вот и пренебрегал натуральной долей и без того высокого заработка. Но настал час и ему подумать о куске на старость лет. Хозяйка в свою очередь приставала с достройкой дома. Уже лет восемь торчат у Костожоговых на дворе кирпичные стены под временной толевой кровлей, — коробка без пола, без окон и потолка, вся испачканная голубями и воробьями. Под уговорами жены решился наконец Корней Мартынович выбрать свой хлеб. А поскольку отменно уродило просо, то он и взял все причитающееся одним просом. Переработал, как все, на пшено. Составилась компания: бухгалтер, бригадиры, заведующие мастерскими и фермами, кое-кто из трактористов и шоферов, — у кого были значительные излишки, — склонили председателя «толкануть» вместе с вагонами колхозными один собственнический, складчинный…
— Попутал Мартыныча нечистый…
— А строгача заработал не бес, а тот, кого он попутал!
— Разве правильно с ним поступили? Человек свое продавал, не краденое.
— Руководитель, коммунист, не должен был пачкать руки.
— Ах, бросьте! Чем это пачкать? Устав артели забываем. Коммунист, председатель — он такой же, как все, член артели. Имеет законное право сбывать излишки продукта на рынке. В этом вопросе перехватили наши «отцы», нечего их оправдывать!
— В «вопросе с просом» явный получается перехват. Ославили в газете хапугой. Зачем? Форменная напраслина. Черт-те что загибаем под сердитую руку. Где тут правила честной борьбы?
— Уже и «борьбы»! Какой борьбы, с кем это, с чем борьбы?
— А с «костожоговщиной»…
— Вот-вот!.. Чепуха на постном масле. Допустим, если даже и выручил мужик каких-то пять-шесть тысяч. Купил бы «Москвича» или там «Запорожца», в предвидении, что могут скоро попросить освободить колхозную «Волгу»…
Братов замечал, голосов сочувствующих Корнею Мартыновичу много больше, чем злорадствующих.
— Сообща легко батьку колотить. Давайте лучше единодушно пожалеем, человек-то с горы катится. И не столько сам, сколько подталкивают. Когда в гору лез, не нужна была ему наша жалость и никакая подмога была не нужна, он только на самого себя рассчитывал…
— Да. Дорогие товарищи, перелистывается у нас на глазах очередная страница истории, так сказать, «колхозного движения», больше ничего подобного не повторится. Закрывается биография славного деятеля начала второй половины двадцатого века…
— Ну, одним словом — «аминь»!
Незнакомые Братову люди, в подавляющем большинстве, воздали должное Костожогову. Только то, что он услышал о какой-то «пшенной операции», расстроило и возмутило его. Илья Павлович хотел бы со всей решительностью отвести от Корнея Мартыновича несправедливо наброшенную тень. Разве не знают, разве не видят в районе, что живет в нем ярая страсть накопительства совершенно особого рода, — он
