На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
Яковлевна смела со стола в ладошку семечковую шелуху.
— Вы клюйте, клюйте. Клюйте и плюйте. Ничего, если на пол обронится, подмету. Я пойду самовар вздую. Чайку хоцца. Я сейчас! Сейчас!
Из кухни тонко звенел мелодичный ее голосок:
— Когда с району, с Верхокленова в село въезжаете, — примечали? — угловой с правой руки домище кирпичный под шифером… Он тоже частной постройки. Мартыныч обнес его под одно оградою и подъезду лишил. Хошь на вертолету во двор влетай. Обратно не без смыслу проделано. Тоже под план угодило. Ежели кто станет в доме жить, то, наверно, ворота поставит от самого бережка пруда. Может, как приладится краешком воды на лошади заезжать. Хозяин не управился отделать дом изнутри. Теперьча сам не решает, до какой еще власти доходить жалиться. Замест огорода и у него сплошняком березова роща стоит. Спросите, а на этого мужика за что гонение? А за упрямниство! Мартыныч его по-хорошему упреждал: не стройся на старом отцовом подворье, даем тебе другой участок — на выбор даже — на, занимай. Нет, не внял доброму совету. Стару избу развалил и на том самом месте заворотил нову домяку. Тягался, писал бумаги во все концы, а чья взяла? Председатель вышел в правах, а этот чудак остался с носом. Нынче ему того сходнее предложено: за колхозный счет разберут стены, верх, перевезут все до кирпичика, до щепки на новое место и там обратно сложат, как надо быть. Молодежь смеется: давай, мол, на лотерею дом разыграем. Кому за трояк достанется, дак тот небось и без огорода согласится жить. Подберезовики будет собирать да сушить на продажу…
Вот так политично, ото всей простоты душевной просвещала гостя Яковлевна. Напоила чаем с четырьмя сортами варенья. Спать постелила на узком коротковатом диванчике.
Под характерный наждачный шорох Илья Павлович освободился от тягостного полусна. В окнах чуть брезжило. Отворил дверь в кухню — это Яковлевна крупной солью драит большую чугунную сковородку. Хлопотушка ладится печь блины!
— С добрым утром!
— И вас также с добрым батюшка. Вы чего это рано так? Спать, поди, были жестко?
— Захотелось мне встать раньше вашего председателя. Поглядеть, как он встречает зарю.
— О-о, тогда вы проспали! Мартыныч, он каждое утро встречает так: умоется и пошел прямиком на зерновой двор. Прикажет убрать ночную собаку, сам в руки метлу и… метет, метет, метет!.. Шутит — ежли с утречка не пометусь, то весь день нервы неспокойные.
— Я тоже, дайте-ка, умоюсь и пойду.
— Не опаздывайте к горяченьким!
В чистом прохладном воздухе, подпале́нный огнем восхода, звенел особенно музыкально, хрустальными колокольчиками, неумолчный фонтан.
В конце улицы показался гусеничный трактор, с громоздким грейдером на прицепе. Когда стругающий дорогу агрегат стал приближаться к фонтану, откуда ни возмись — сам Мартыныч. Заходя наперед трактора, дирижерски потряс вытянутой рукой. Прицепщик начал быстро крутить баранку, грейдер стал выглубляться. Мартыныч пристально следил за ножом, и когда нож миновал какую-то на земле отметину, поднял руку вновь и резко ее опустил; прицепщик снова заглубил нож.
Тут они и сошлись, уже как старые знакомые. Поздоровались за руку. Корней Мартынович на вопрошающий взгляд Братова пояснил:
— Отводящая труба от чаши фонтана закопана мелковато. Надо переделать. В прошлый раз зацепили грейдером.
Утром жизнь села разворачивается стремительно. Илья Павлович был удивлен и взволнован зрелищем: вдруг отовсюду заспешили велосипедисты, конные, пешие. В этой скороподвижной картине сборов было что-то весьма ободряющее, радостно подторапливающее: скорее! Скорее за штурвалы, за вилы-лопаты! — за труд!
Вглядываясь в людей, председатель то одному, то другому делает легкий знак — и человек останавливается. Ровным голосом хозяин делает какие-то замечания, о чем-то напоминает. Человек выслушивает и без слов кивает головой: мол, все понятно, будет исполнено.
Мотоциклист еще вдалеке сбавил скорость, без приглашения остановился.
— Будете принимать на сенной склад отаву — смотрите, чтобы везли только хорошо высушенную. Отава — не сено.
Что отава не есть зрелое летнее сено — кому неизвестно, а все же Костожогов считает нужным лишний раз напомнить о свойстве отавы легко возгораться, загнивать, плесневеть в стогу, и тот, кто выслушивает наставление, согласно клонит голову.
Ровно в семь часов на зерновом дворе запустили моторы. Женщины совсем не такие, что на свекле — здесь они, обслуживающие сортировки, молча, предупредительно сторонились, когда к ним не спеша приближался хозяин. Не то что смех, прибаутки, запевки, как оно водится на любом колхозном току, даже громкого возгласа не раздавалось тут.
Остановясь в дверях одного из многочисленных отделений склада, Корней Мартынович обращает внимание гостя на свежезаасфальтированный пол:
— Только что вчера начали. Ликвидируем дощатые полы. В щелях заводится нечисть. Вредители! — Последнее слово он проговорил с такой ненавистью, как если бы перед ним объявился его личный смертельный враг.
Во многих отделениях хлеба засыпано до самого потолка. Под навесами и прямо среди двора под небом, уже вчера отмеченные Братовым из-за ворот, — многотонные бугры пшеницы и проса. Уродилось нынче просо на редкость — по тридцать пять центнеров на круг.
Костожогов проследовал к автовесам. И только успел показать пальцем под ноги, тотчас перед ним появился мужчина, видимо кладовщик. Оказывается, вот какой непорядок: охапка люпина брошена так, чтобы съезжающие с весов грузовики вышелушивали колесами горошины из стручков, и, значит, надо следить, чтобы вся солома в аккурат попадала под скаты. Раздваивать, раздваивать надо охапку по ширине колеи машин. Что и выполнил без промедления кладовщик. Корней Мартынович нагнулся, набрал горстку вымолоченных горошин:
— Новинка. Безалкалоидный люпин. Выписали пять килограммов из Белоруссии. Вот вырастили первый урожай. Посмотрим, как будет вести себя на наших песках.
При выходе со двора вспомнил еще об одной достопримечательности, распахнув дверь в темную кладовушку, где стояла некая зашарпанная, опушенная пыльной бахромой станина с крючковатыми вальцами.
— Шерстобитная машина.
— Неужели и шерсть у себя дома обрабатываете? — удивился Братов.
— Не колхозную. Давальческую. Население приносит. Нигде больше в районе такой машины нет. Помогаем людям. Зарабатываем денежки.
Вишь ты, от шерстобитки — тоже «денежки». Пустяковые, разумеется. А вот основные-то богатства, хозяин показал так, словно хотел, чтобы гость был поражен их огромностью, но в то же время и чувствовал, что сколько весят они — сие есть великая тайна, и чтобы не пытался спрашивать. На его месте другой простак-председатель не преминул бы похвастаться: вот столько-то, мол, засыпал, на семена сортового, элитного, а вот столько-то — на фураж. Видите, живем — не тужим.
За воротами стали прощаться. Костожогов спешил в город:
— Уж не обессудьте, вынужден вас оставить. Надо поискать трубы для продолжения строительства водопровода. Еще
